Морана, уи-и-и-и! Спасибо-спасибо-спасибо! Я так рада, что получилось создать атмосферу (столько Ирландских мифов перечитала, столько фолька наслушалась, что мне муж уже между делом намекает, что надо бы к родственникам на Изумрудный остров меня свозить )
И Эрик тут клёвый, согласна Мне он тоже таким гораздо больше нравится - как занудствовать бросил Так что наука Геро пошла ему только на пользу. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Здорово, когда из души Ну, а муж, пусть бороду отращивает. Почему бы и нет. Желательно, рыжую.
Мы, мужики, иногда можем, если захотим. Соответствовать. Моя жена, вон, в танки играет. Так я ей шлем купил. Жизнь такая короткая. Удивлять... Проза-толчок. И я этому рад. (Надеюсь, что сам себя не обманываю)
Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Ну, а муж, пусть бороду отращивает. Почему бы и нет. Желательно, рыжую.
Нафига?
В Ирландию мы ещё до романа собирались. Но пока получалось только, что они к нам. Дочка очень своих тамошних кузин любит. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
В Ирландию мы ещё до романа собирались. Но пока получалось только, что они к нам.
Наверное, если все-таки туда попадете, то роман краски приобретет -только держись Впитать в себя атмосферу их земли, быта. А знаешь, было бы реально здорово. И писать там же. Блин, полное погружение. Думаю, тусуясь по улицам Дублина, наверняка, встретила бы Эрика. Образ очень яркий. Захочешь его увидеть-увидишь И не только его. Я уже про впечатления не говорю. Для твоего романа было бы самое то. Думаю так. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
– Ешь! – Сигрид сердито ткнула ложку с успевшим подостыть бульоном в упрямо сжатые губы. – Я не голоден, – безучастно отозвался супруг. Пока он говорил, девушка ловко влила содержимое ложки в утративший неприступность рот. Ульв с равнодушным видом проглотил и отвернулся. По крайней мере, попытался это сделать. – Если ты не будешь есть, – строго, как больному ребёнку, выговаривала Сигрид, – никогда не поправишься! – Я умер, – буркнул Ульв, и, будто монетка на дне колодца, в его голосе блеснула искорка раздражения. Девушка обрадовалась даже этому: холодное равнодушие мужа пугало. – От этого я уже никогда не поправлюсь. – Глупости, – сварливо надула губки Сигрид. – Ты, может, и окаменел немножко, но я молилась Фрейе, а Сату… Сату… Ульв, ты снова со мной, вот что! Не смей говорить, что она пожертвовала собой зря! Девушка покосилась на сидящего поодаль Онни, словно просила поддержки. Но молодой нойд промолчал. Ульв вяло пошевелился и встретился с саамом взглядом. Уголок тонких губ нервно дёрнулся. – Мне жаль твою бабку, нойд. Но она действительно ушла зря. Онни снова ничего не ответил. Он разглядывал лежащего на постели мужчину, будто тот был диковинным камнем или незнакомым растением: с интересом, но без участия. На безмятежном лице не отразилось ни гнева, ни жалости. Сигрид же вела себя прямо противоположно: – Я тебя выкормлю! – зло выкрикнула она и даже встряхнула мужа за рубашку. Голова Ульва дёрнулась вперёд, но тут же снова безвольно откинулась назад. – Как телёнка молоком, слышишь? – Не ори, – поморщился Ульв, за что немедленно получил ещё одну ложку бульона. Закашлялся, но всё же проглотил. Долго лежал с закрытыми глазами, будто собираясь с силами. Сигрид же сжимала в руках его ладони. Лихорадка закончилась, Ульв больше не потел и не метался. Его тело сделалось холодным, как лёд. – Сату отдала мне свою жизнь, это так. Ей оставалось ещё лет десять или около… но мне этого и на месяц не хватит. – Мы… – голос Сигрид дрогнул. – Мы что-нибудь придумаем. Или… ещё кого-нибудь найдём. Отец захватит трэллов! Если… тебе нужно… Ульв брезгливо скривился. А Онни, наконец, подал голос: – Ему не нужно. У него своя жизнь есть. Новая. Длинная. Обширная, как океан – я и берегов не вижу. Только руку протяни. Ульв скривился вторично. – Для того, чтобы разгонять жизнь по телу, нужно сердце. Моё больше не бьётся. Подарок Сату вытекает из меня, как вода сквозь решето. – Для этого ты просил отвезти тебя на Изумрудный остров? – спросил шаман, пристально глядя на лежащего. – Чтобы найти своё сердце? И снова заставить его биться? – Нет, – голос Ульва звучал так безжизненно, что Сигрид решила снова его потрясти, растормошить… или хотя бы бульоном напоить до отвала. – Просто хочу увидеть её ещё раз. Прежде, чем опять начну каменеть. Теперь можно. Я мёртв. И безопасен. – Ты… – бледность Сигрид наводила на мысли о белом мраморе, – снова… и ничего не будешь чувствовать? Не войдёшь в чертоги Вальхаллы, не будешь пировать с боевыми товарищами? Просто станешь камнем? – Я никогда не сражался с оружием в руках, – с лёгкой тенью насмешки отозвался Бард. – В Валгалле меня никто не ждёт. – Но за Морем ждут, – возразил шаман. – Или куда уходят такие, как ты? – Моя смерть принадлежит моей королеве так же, как и моя жизнь, – глухо ответил Ульв, разглядывая бревенчатый потолок. – Она не пожелала позволить мне уйти. Поэтому, когда тело начнёт каменеть, сознание останется метаться между воспоминаниями и кошмарами. – Как ты можешь так спокойно об этом говорить? – содрогнулась Сигрид. – Как ты можешь… любить ту, что обрекла тебя на страдание? – Причинять боль это будет только первые несколько десятков лет. Потом я сойду с ума, и будет всё равно. Сигрид страстно захотелось ударить мужа по лицу. Как знать, может, оплеуха выбьет из него подобные мысли?
*** Кошка устала висеть в одном положении и пошевелилась, вонзая когти в новое место. Тонкая ветка опасно покачнулась, кошка дёрнулась поближе к стволу, и в этот момент всё дерево сотряс мощный удар. Одноглазый волк, только что налетевший на тис всей своей тушей, задрал голову вверх и издевательски оскалился. Кошка вздыбила шерсть и зашипела. Преследователь довольно рыкнул, обошёл несколько раз вокруг ствола, поскрёб у корня, и улёгся, игриво обернув дерево хвостом. – Оставь её, Одноглазый, – Мэб опустилась на широкий плоский камень с ленивой грацией, будто сама была кошкой. Непринуждённо разлеглась, согнула ногу в колене, отчего тускло мерцающая, будто сотканная из бликов на бегущей воде, ткань платья соскользнула, приоткрыв изящную голень. – Пусть говорит. Волк, когда-то давно, в другой жизни звавшийся Болли, поднял голову. Медленно, напоказ, оскалил клыки. Но отошёл. Спускаться вниз кошка не торопилась. Говорить, впрочем, тоже. – Ну что же ты? – повелительница фей с едва заметной насмешкой поглядывала на незваную гостью. – А, понимаю. Не ожидала встретить меня здесь? Странно видеть, что узница не торопиться покинуть стены тюрьмы, когда двери открыты? Кошка, четырьмя лапами впившаяся в ствол, насколько смогла, вывернула голову, заглядывая вниз. Королева небрежно покусывала побег омелы, а вдоль дерева неторопливо ползли гибкие стебли. – Но это ведь не только моя тюрьма, но и крепость, – продолжала Мэб, наблюдая, как судорожно заметалась кошка, взлетев на самую макушку тиса. Тонкие ветви угрожающе сгибались под её тяжестью. – Изнанка Ирландии всегда будет принадлежать мне. А мои люди никогда не станут поживой для валькирий. Упорный росток продолжал обвивать ветку, неумолимо приближаясь к кошке. Отчаянно мяукнув, та спрыгнула на землю. Одноглазый волк косился на Мэб, страшась пропустить дозволение прыгнуть и разорвать. Его вздыбленная шерсть искрилась голубоватыми молниями, из ноздрей валил пар, а из-под лап растекался туман. Но вместо кошки перед королевой фей теперь стояла белокурая опоясанная мечом богиня. Богиня войны и любви, двух начал, которые не разделяют суровые викинги. Поднялась и Мэб. Медленно, всё с той же ленивой грацией кошки. Не кошки – рыси. Это была уже не та крошка, что уютно устраивалась у Барда на руках, но статная женщина с суровым лицом, сияющим, как день, ростом сравнявшаяся с тисом, что дал приют Фрейе, с волосами, подёрнутыми фиолетовой закатной дымкой, и с глазами, вобравшими в себя мрак беззвёздной ночи. Той ночи, что наступает за сумерками богов. Золотоволосая богиня остро ощутила, что находится не в Асгарде, а в ирландском сиде, где великая сидхе властвует безраздельно, но лишь упрямо тряхнула головой, как это частенько делала Сигрид. – Я пришла не за этим. – Зачем же ты пришла? – королева Мэб больше не довлела над поляной. Обычная женщина стояла напротив Фрейи и улыбалась. Довольно ядовито. – Говори.
*** – И не говорите, Ваше Преосвященство. – Рыжий коротышка короткими толстыми пальчиками проворно раскладывал монеты аккуратными столбиками. – Совсем распустился народ. Никакого уважения к церкви. Рыцарь, сопровождавший священнослужителя, только насмешливо хмыкнул. Радушный толстячок, подобострастно приложившийся губами к перстню епископа, ссудить отцу церкви запрашиваемую сумму не отказал. Но и добровольным пожертвованием это было сложно назвать: взамен золота священник выдал заимодавцу расписку с личной печатью, подтверждающую, что предъявитель сего истинный христианин и подставил плечо матери-церкви, и долг клир обязуется возвратить, так что ушлый коротышка в зелёной курточке получит назад не только своё золото, но и проценты, и кров в каждом монастыре… идеальная схема для пилигрима, опасающегося зашивать полновесные монеты в пояс или пихать в сапоги. – Тёмный народ, – пренебрежительно продолжал ирландец, набивая трубочку. И Теодор, в отличие от епископа не обделённый наблюдательностью и здравым смыслом, усомнился, что перед ним действительно местный житель. – Боятся Добрых Соседей. Это они так маленький народец называют. Будто не знают, что бесовское отродье бежит от святого духа, сбивая копыта! Вроде бы, всё верно говорил коротышка. Епископ таял от учтивого приёма и обильного ужина, коим их угостили. Но слишком уж хитро блестели маленькие глазки из-под рыжих бровей, и рыцарь жёстко произнёс: – Не станем терять времени, Ваше Преосвященство. Чем быстрее я сопровожу вас в аббатство, тем скорее смогу заняться поисками отступника.
*** Иоанн не слышал приближающихся шагов. Ни одна ветка не хрустнула, не примолкали птицы, потревоженные человеком, вообще ничего не предвещало. Просто в один момент монах повернул голову и увидел стоящего у костра человека. – Прошу, друг мой, – приветливо обратился христианин к юноше на самом распространённом из местных наречий, – присаживайся к огню и раздели со мной трапезу. Хотя, боюсь, сегодня она у меня скудна. Иоанн свято верил, что всё в руках божьих, а потому не испугался. И даже не особенно удивился появлению незнакомца в самой непроходимой чаще. Он сам же сюда забрёл. Почему бы не быть здесь и кому-то другому? Кому-то, кому, возможно, ещё больше требуется укрытие и помощь. Юноша шагнул вперёд, так что оранжево-жёлтый свет костра осветил его совсем юное лицо и выразительные, как у оленя, ореховые глаза. Угловатые руки, острые коленки, треугольный подбородок – каждая чёрточка в парнишке казалась нарочно заострённой, а улыбка задорной, едва ли не насмешливой. – Ты тот монах, за которым гонятся епископ и его ищейки? – Юноша уселся подле костра, широко раскинул ноги, опёрся на вытянутые и чуть отставленные назад руки. Он разглядывал Иоанна с почти детским любопытством, как какую-то диковину. – Да, – просто сказал христианин и разломил кусок оставшегося у него хлеба, протянул половину собеседнику. – И так просто об этом говоришь? – хмыкнул парень, взял угощение и тут же откусил. – Вдруг я польщусь на обещанную награду и направлю рыцарей по твоим следам? «На всё воля божья», – подумал Иоанн, но вслух сказал: – Не думаю, что ты это сделаешь, друг мой. Ты ведь ирландец. Ирландец, который уже сел к моему огню и вкусил мой хлеб. – Я не ирландец. – Юноша разворошил угли с краю костра и закопал в них несколько кусков мяса, которые достал из объёмистого мешка. Монаху подумалось, что никакого мешка поначалу у парнишки, вроде бы, не было… впрочем, он так умаялся за день, что мог и не заметить ношу, оставленную за границей света, отбрасываемого огнём. Глаза уже не те, что прежде… – Ты ирландец, – уверенно сообщил Иоанн, делая добрый глоток пива из бурдюка, появившегося из того же мешка. – Даже если и родился не здесь, ирландца нельзя не узнать. Вы самый приметный народ из всех, что я встречал. – Ой ли? – недоверчиво усмехнулся юноша, вгрызаясь в позаимствованный у монаха козий сыр, и принял назад свой бурдюк. – Конечно, – ответил христианин, лукаво улыбаясь. – Был я раз в Риме. Гляжу, а рядом с папой ирландец стоит. Стою я, рот разинув, а какой-то мавр меня в бок тычет и спрашивает, слышь, мол, что это за высокий старик рядом с ирландцем? Юноша беззлобно расхохотался. – Старая шутка, но хорошая. Хотя есть и ещё старше. – Это какая же? – заинтересовался монах. – Проходит ирландец мимо паба… Тут уже лесную чащу огласил смех христианина. – Проходит… мимо? – переспросил он, протягивая руку за бурдюком. – Ага, – поддакнул парнишка, протягивая пиво. – Или вот ещё одна есть. Возвращается Пэдди Мерфи из военного похода и рассказывает сыну о перенесённых лишениях: днём жара палит, ночью холод до костей пробирает, а потом еда кончилась, и виски, и пиво, мы стали страдать от голода и ужасающей жажды. «А что, там по пути не было реки или озера, где можно было набрать воды?» – спрашивает сын. – «Поверь, мальчик, нам было не до мытья», – с хохотом подхватил Иоанн. – И после этого, друг, ты говоришь, что не ирландец? Парнишка неопределённо дёрнул плечом. – А что ты с епископом не поделил? Вы ж оба, вроде, христиане? – Оно-то да… – погрустнел монах. – Но у нас разные… смотрим мы на это по-разному. – На что – на это? – А на всё, – Иоанн отхлебнул ещё пива. Сотрапезник выкатил из углей кусок мяса и потыкал ореховым прутиком, проверяя, готово ли. – Он тебе пел? – вопрос вывел уставившегося в огонь христианина из задумчивости. – Кто? – Папа в Риме, – фыркнул парень. – Великий Бард, конечно. Иоанн медленно покачал головой. – Нет, – тяжело вздохнул он. – Только… рыбой угостил. – Криво усмехнувшись, уточнил: – Лососем мудрости. – О, – весело протянул юноша. – Вот Змей-искуситель! – Пожалуй, – легко согласился Иоанн. – А только христиане в Ирландии раскололись на тех, кто считает местные традиции варварством, а волшебный народец – бесовским отродьем, и тех, кто восхищается мудростью друидов и хочет её сохранить. – Друидов больше нет, старик, – неожиданно жёстко отрезал юноша, вставая. – И сохранять больше нечего. Возвращайся к своим, будь, как все. Даже королям этих земель давно наплевать, поклоняются их подданные дубам или крестам – лишь бы не выделяться, не привлечь на свои земли конников в белых плащах и с просветительской миссией. Христианин только упрямо мотнул седой головой. – Пусть мне не досталось тайных знаний, но я сохраню память о том, что они были. Запишу древние предания о чуме, павшей на род Партолона, о воинах Фир Болг с Туата да Даннан, о фоморах и Ночных Всадниках, о золотом боге Кенн Круахе и о Великом Барде. Те, о ком помнят, продолжают жить в сердцах потомков. Я запишу всё, что сумею собрать, и дети, которых я обучал грамоте, и дети их детей будут помнить. Это всё, чем я могу отплатить великому искусителю, впустившему меня в свой дом. И если будет на то воля Господа, случится по сему. Паренёк закусил губу и смотрел на монаха исподлобья, будто молодой оленёнок, раздумывающий, боднуть ему пенёк, или всё-таки не стоит. – Не отходи далеко от холмов, старик, – сказал он, наконец. – А если заслышишь крики – тебе в другую сторону. Знаешь, какова милость небес в Ирландии? Возможно, твой стакан будет полон. Может быть, найдёшь крышу над головой. Или сегодня Господь забудет забрать тебя в ад. Взволнованный и ошеломлённый Иоанн спешно поднялся, всего на миг выпустив из поля зрения собеседника, но на поляне уже никого не было. Потрескивал, догорая, костёр, а вдалеке, за кустом орешника, мелькнули ветвистые рога молодого оленя, легко перемахнувшего ручей. Монах звучно хлопнул себя по лбу: до него только сейчас дошло, кто его угощал пивом. – Пак… ну конечно, «не ирландец»… – немного подумав, Иоанн фыркнул: – Хорошо ещё, я ему историю про еврея, англичанина и свиней не рассказал.
*** Усталые кони с трудом пробирались по тому, что грешно было бы обозвать дорогой. От прочего леса она отличалась разве тем, что деревья тут были пониже и помоложе. Подлесок густо застелил землю, торопливо пытаясь отвоевать себе место под солнцем, а епископ подозревал, что рыцарь, возглавлявший его охранный отряд, уже не раз и не два мысленно проклял упрямого святошу, пожелавшего преследовать отступника веры. Рене и сам был готов проклинать… только не себя, а парнишку, беззаботно наигрывавшего на тростниковой дудочке. Проклятый безбожник даже не удосужился встать при виде служителя церкви, пока кто-то из охранения не пнул его в бок. Мальчишка отпрыгнул в сторону, потёр ушиб… и раззявил рот в приветливой улыбке. Нужно было ещё тогда догадаться, что это какой-то деревенский идиот, а не спрашивать у него об Иоанне. Как только в такую глухомань забрался? Это потом уже, на первом привале, когда они окончательно поняли, что заплутали, рыцарь, с остервенением рубивший молодые деревца для ограждения лагеря, сквозь зубы поведал Его Преосвященству, что никаких деревень, откуда мог быть родом дурачок, поблизости нет. Их и было-то всего штуки три, да и те вырезали, уж больно упрямые попались поселяне, всё твердили о связи с предками и маленьком народце, ни в какую не желая принимать истинного бога. Епископ, насупившись, молчал. Солдафон мог бы и пораньше предупредить, что уже несколько лет по старой дороге, на которую указал придурковатый парнишка, никто не ездил – незачем. Что удивляться хмызняку? Но отступать было поздно. Уж очень пламенную речь произнёс он перед своим маленьким воинством.
А Теодор на все лады честил про себя придурковатого епископа, соблазнившегося званием истребителя еретиков и с ослиным упрямством настаивавшего на участии в погоне. Сторицей воздал великий магистр за «поведение, недостойное рыцаря храма». Раскаяние растратчика было глубоко и искренно. Никто и никогда теперь не заставит его пуститься в рискованную авантюру с деньгами братства без ведома казначея, какие бы неслыханные прибыли это не сулило. Не благословил, видно, Господь, бедную голову Теодора на это тонкое занятие, и многажды прав был магистр, громовым голосом клеймящий провинившегося, ибо позволив обдурить себя жиду, Теодор попрал главную святыню храмовника – гордость ордена.
Пока предводитель охранения предавался мрачным мыслям, его люди обустраивали лагерь. Без особого, впрочем, рвения. Франка тут не любили. Высокомерный до заносчивости рыцарь в белом плаще сильно выделялся на фоне гарнизонных командиров. Он привык командовать такими же как он, пусть и не такими родовитыми, рыцарями-храмовниками, дисциплинированными, натасканными, как псы… и привыкшими драться на мечах чуть не с рождения, потому что богатейший орден воинов господа пополнялся в основном за счёт младших сыновей баронов и графов, тех, кому не достанется отцовский замок и земли, зато с избытком перепало воинственности и гордости предков.
А здесь были простые крепкие ребята, сыновья и братья крестьян и фермеров, оружие большинство из них держали, как вилы, а вилы считали оружием. Стоит ли удивляться, что отношения с начальством не задались? И пасть бы храмовнику жертвой какой-нибудь нелепой случайности, например, неловко напороться на те же вилы. Спиной. Пару раз. Но уж больно хорошо пёс дрался! Меч извивался в его руках так, что казался живым, и жалил! Жалил как враг всего человеческого, как змея, милостью святого Патрика полностью изничтоженная на Зелёном острове.
Однако полновесные монеты, полученные у рыжего коротышки, не только позволили маленькому отряду сменить лошадей, но и запастись провиантом. Как по волшебству у скорбных крестьян, ещё вчера причитавших о своей бедности и недоле, нашлись и куры, и свиньи, и овцы. Теодор при виде этого преображения натурально зверел, сожалея, что это недоразумение, именующее себя королевством, приняло христианство и признало Папу духовным пастырем. О, если бы они и дальше назывались язычниками, каковыми по сути и являлись! Теодор раздал несколько подзатыльников и пинков подчинённым, недостаточно убедительно изображавшим служебное рвение, осмотрел окружавший стоянку ров, раздражённо сплюнул и отправился точить и чистить свой меч. Над лагерем же властвовали сытые домашние запахи, а костры разгоняли спускающиеся сумерки уютным живым светом, так не похожим на мертвенное сияние болотных огней.
*** – …самой не нужен, так дай другим поиграть, – капризно топая ножкой, говорила Фрейя. – Это нечестно, в конце концов! Убить убила, мы по ту сторону собрались, ждём, а он всё не идёт и не идёт! Королева фей молчала. Только тонкая бровь насмешливо надломилась. Болли фыркнул и улёгся у её ног. Поднял лобастую голову, и Мэб рассеянно потрепала его за ушами. Волк блаженно прищурил единственный глаз. – Он Вар клятву давал! – напористо выпалила богиня любви. – И на моей земле умер! Отпусти! Отдай! Он альв, пусть и тёмный, и посмертие его принадлежит потомкам Имира! Бездна по ту сторону чёрных глаз застыла землистой коркой. – Это мой цверг, – произнесла королева Мэб, и вечно юную, прекраснейшую богиню сковало таким ходом, будто она стояла не на усыпанной цветами траве Изумрудного острова, а оказалась в продуваемых всеми ветрами владениях Инеистых великанов. – И не тебе, дочери вана, говорить мне о происхождении. – Я… – стуча зубами процедила Фрейя, – я сделаю его жену валькирией. И наделю такой красотой, что тебе, чернавка, и не снилось! – Ожерелье не забудь подарить, – сладким голосом посоветовала Мэб. – Оно ведь тебе почти даром досталось, а смотрится симпатично. Цверг оценит. Фрейя* не удержалась, схватилась за Брисингамен, висевшее на её груди. Королева фей мелодично рассмеялась. – Убирайся, девчонка, – сказала она и беспечно повернулась спиной. – Ты давно облизывалась на моих малюток, но ни феи, ни цверги… ничего, из принадлежащего мне, никогда не станет твоим. Надеть ленточку на своего волка** я не позволю. Но отпущу порезвиться к вам, когда придёт время. Воздух наполнился свежим ветром, теплом и птичьими трелями. Стрекозы блестели крыльями, рваными кругами носились бабочки. Платье удаляющейся королевы Мэб окрасилось нежной зеленью. – Ты презираешь асов, Мэб? – щёки дочери Ньёрда горели не хуже кузнечного горна. – Ты об этом ещё пожалеешь! Ты сама у себя украла, королева тумана! Никто из нас не придёт разделить с тобой радость или утешить твоё горе! Останешься одна, великая сидхе! Слишком гордая, чтобы снизойти до тех, кого считаешь себе не ровней! – Она не больно много потеряет. Разъярённая богиня обернулась на голос и встретилась взглядом с рогатой альвой, стоявшей, прислонившись к тису, в такой расслабленной позе, будто устроилась тут уже давно, с интересом наблюдая представление. Впрочем, возможно, так оно и было. _________________________________________ * Брисингамен – в переводе означает «сверкающее», «искра». Это золотое ожерелье, сделанное четырьмя братьями-гномами Брисингами, которых звали Альфригг, Берлинг, Двалин (да, тот самый) и Грер. Это ожерелье не обладает никакими магическими свойствами, просто очень красиво. Было куплено Фрейей за ночь любви с каждым из сделавших его гномов.
** Фенрира, сына Локи, исполинского волка асы сковали волшебной цепью Глейпнир, которую цверги сделали из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Глейпнир была тонка и мягка, как шёлк. Но, чтобы волк позволил надеть на себя эту цепь, Тюру пришлось вложить руку ему в пасть в знак отсутствия злых намерений. Когда Фенрир не смог освободиться, он откусил руку Тюра. Асы приковали Фенрира к скале глубоко под землёй, и воткнули меч между его челюстями. В день Рагнарока, согласно прорицанию Вёльвы, Фенрир разорвёт свои оковы (согласно «Речам Вафтруднира» («Старшая Эдда»)). В финале же битвы Фенрир убьёт Одина, завладеет всем и начнёт своё правление. _____________________________________________
*** Епископу храмовник тоже не нравился. Уж слишком высокомерно держался. Разговаривая, смотрел куда-то поверх Рене, чуть-чуть, но оттого ещё более обидно кривил губы. Конечно, с таким-то ростом удобно смотреть свысока! С собой брать не хотел. Упёрся, как баран. Припугнуть даже пришлось, что жалобу великому магистру напишет. В конце концов, храмовника сюда не развлекаться послали, а служить матери-церкви. А Рене тут пока её главный представитель. Проходя мимо рыцаря, погрузившегося в общение со своим оружием, священник с трудом удержался от того, чтобы плюнуть на покрытую белым плащом спину. Только священное изображение креста удержало. После еды настроение поднялось, и Рене стал обдумывать грядущие перспективы. Выглядели они радужно. Конечно, король Лейнстера, приступом взявший аббатство и изнасиловавший аббатису прямо на солдатской кровати, тем самым лишив её не только девства, но и права на высокий сан, был далёк от идеала христианского монарха, но в конечном итоге церкви это на руку. Веками на престоле ард ри, верховного короля Ирландии, поочерёдно сменялись две династии, и та, чья очередь пока не наступила, была очень не против упрочить позиции за счёт христианских монастырей. Несчастная аббатиса приходилась сестрой вероятному преемнику ард ри. А союз духовной и светской власти – большая сила. И небезопасная. Теперь же Рене прибудет в аббатство, назначит новую главу, покорную козочку, которая не вздумает вмешиваться в политику, а будет смирно выполнять рекомендации Рима, а точнее, его, Рене, рекомендации… Женский плач настолько хорошо наложился на размышления об аббатисе (а говорят, несчастная аристократка была очень красива), что епископ даже не сразу его осознал. Но женщина действительно плакала. Совсем неподалёку. Рене заколебался. Неужели, никто больше не слышит? Конечно, он стоял поодаль, у границы лагеря. Позвать кого-нибудь? Рыцаря? Епископ поморщился. А в следующий миг забыл и о нём, и о плачущей женщине. В нескольких шагах от епископа зажглись зеленоватые болотные огни.
Рене сам не заметил, как уже пробирался по лесу. Свежевырытый ров он преодолел, будто по каменному мосту, даже не задумавшись. Рука то и дело сжимала тяжёлый мешочек, полученный от разговорчивого коротышки в зелёной курточке. Священник как сейчас видел его кустистые брови, особый прищур, кольца ароматного дыма из резной трубки. – Боятся, боятся неучи леса и его тайн. Под каждым кустом чудится им маленький народец. А того не знают, что лес сметливому глазу сам богатства выдаёт. Увидишь светящиеся шарики над болотом – смело за ними иди. Это из-под земли клад просвечивает, в руки просится. Имей только смелость за огоньками следить, да не моргать, да не оглядываться. Железо тоже брать нельзя. Всё, что ни есть железного, брось, а то клад спугнёшь, глубже в землю уйдёт. А вот золото – наоборот. Золото золото чует, к своему тянется. Путь точнее укажет. Прав был, ой как прав оказался щедрый коротышка! Мешочек в руке всё теплеет, и, будто живой, тянется вперёд.
Теодор, наконец, вложил меч в ножны. Встал, расправил плечи и подумал, что теперь и ему неплохо бы поесть. Но почти тотчас же рыцарь выбросил праздные мысли из головы и тревожно огляделся. В лагере было тихо. Чересчур тихо, не так, как должно быть на стоянке. Не слышно ни разговоров, ни стука ложек, ни, что особенно странно, треска костров… Храмовник снова обнажил оружие и тихо, призрачной тенью скользнул к ближайшему огню. Ничего особенного он там не обнаружил. Монахи спали. Их позы на взгляд рыцаря были слишком небрежны, случайны, но всё же это был сон, сморивший измотанных тяжёлым переходом людей, а треск веточек в костре, как оказалось, скрадывал туман, густо стелившийся по земле. Этот туман Теодору не понравился особенно сильно. Он и сам не смог бы объяснить, почему: выглядело марево естественно, органично. Туман был здесь своим. А вот он, христианский рыцарь, нет. Храмовник зябко поёжился, кутаясь в плащ, и тут же сам себя за это выругал. Пошёл проверять караулы. Как он и ожидал, и тут все преспокойно дрыхли. Рыцарь не церемонился, грязно ругался по-сарацински, тяжёлой рукой раздавая удары нерадивым часовым, пытаясь подавить нарастающую в груди тяжесть, обуздать беспокойство. Те просыпались тяжело, лыпали глазами, как совы, и Теодор стал уже думать, а не было ли в пиве, которое епископ оплатил звонкой монетой, сонного зелья. Но если так, почему не отравы? – Где епископ? – оглядываясь, выкрикнул храмовник. – Кто-нибудь видел епископа?
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Насчет Бризингамена -- есть варианты, что камень все же волшебный.
Более того, есть варианты, что это даже пояс На то и сноска - для определённости. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Самое загадочное на самом деле даже не это А то, как Фрейя расплачивалась. Потому что каждый из цвергов попросил у неё ночь. Так вот, по одной версии, она провела у братьев 4 ночи. А по другой только одну. Зато с зажигательной групповухой. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Да уж, если бы голова болела или там, живот. Версия №3 не проканает Тогда это было не модно. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
По тем временам это не считалось извращением. Другое дело с цвергами, они ж низкие, и черные, и бородатые, ну бесит мну просто такой типаж! Разве что в постели были молотки. Отбойные.
Аневка, введи Морриган, плииз. Я тож хочу в этом балагане поучаствовать. Там же намечается с крестоносцами драка, ну как же без меня?
Кстати, а если Ульва в Котел опустить? Все равно не исцелится? мои книги
А я что? Я ничего Цимес в том, что на тот момент дамочка считалась официальной любовницей Одина.
ЦитатаТриллве ()
Другое дело с цвергами, они ж низкие, и черные, и бородатые, ну бесит мну просто такой типаж!
Ну, это... зато ожерелье красивое
ЦитатаТриллве ()
Аневка, введи Морриган, плииз. Я тож хочу в этом балагане поучаствовать. Там же намечается с крестоносцами драка, ну как же без меня?
Ты меня прям озадачила... драка с крестоносцем намечается, да, но я как-то рассчитывала на мужик с мужиком. А Морриган, ИМХО, слишком яркий персонаж, чтобы играть проходную роль.
ЦитатаТриллве ()
Кстати, а если Ульва в Котел опустить? Все равно не исцелится?
Любопытная идея Как-то мне это даже в голову не приходило. Котёл Дагды он, вроде как, к врачеванию отношения не имеет. Он на пожраТ Чем, собственно, и Дагда был не дурак заняться, его фоморы жёстко троллили на этот счёт.
Но Ульв конечно, такой дохлый до конца истории ходить не будет. Не просто ж так Фрейя Мэб на понт берёт. Там с его чудесным исцелением целая сюжетная линия на новой локации предусмотрена. И она мне заранее нравится Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ну вообще да, чего это я Где-то читала, что его даже с Граалем скрещивали. Так что всё возможно. Но я против чересчурных артефактов. Не спортивно как-то.
А пробежать может, конечно. Хотя, откровенно говоря, мне и самой сложно сказать, что дальше будет. общая канва задумана ещё на первой игровой миньке, а вот подробности, в которых, как известно, скрывается дьявол...
В общем, поживём - увидим
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Справедливо Ульв у меня блатной, как Иван-царевич с Емелей вместе взятые На то он и волк. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Морана, прямо бальзам на душу Я очень старалась работать с материалом Чем больше погружаешься в тему, тем она интереснее. Пак, конечно, тут немного не в дугу, он всё-таки считается духом старой Англии, а англичане с ирландцами друг от друга не в восторге... но он мне слишком нравится, поэтому силой авторского произвола межнациональная рознь уступила место сердечной склонности Я считаю, что даже если этого не было, то могло бы быть. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ночь была безлунной, тихой. Но Сигрид будто в бок кто-то толкнул: проснулась рывком, пошарила рядом с собой. Так и есть! Место, где лежал Ульв, успело остыть. Впрочем, в последнее время его тело такое холодное, что едва ли нагревает подстеленную шкуру. Далеко уйти он не сумел. По стене с трудом, сжав зубы, ещё пробирался, целую вечность потратил, чтобы отодвинуть щеколду и, вымотанный этим подвигом, выпал за порог лицом вперёд. Так и лежал, не в силах приподняться, когда из пасти дверного проёма выпорхнула Сигрид. С трудом перевернула неподатливое тело, устроила голову у себя на коленях, ласково отирала разбитые губы, ссадину на скуле. И не могла подобрать слов. А также объяснения, почему нежно любимый супруг, ради которого дочь ярла изображала из себя образцовую хозяйку, сбежал в ночь. Ульв ответил на её незаданный вопрос: – Душно. Давит. Дом. И ты. Чёрные глаза сделались тусклыми, будто угли залили водой. Супруг смотрел сквозь Сигрид, не замечая, что Фрейя исполнила свою угрозу: его жена сияла красотой, как никогда. Сосредоточить внимание на окружающих предметах и людях с каждым днём цвергу становилось всё сложнее. Серый туман затягивал мир, и лишь редкие искры пробивали его толщу. Ульв ещё видел Онни, когда тот приходил, но не узнавал: нойд представлялся высокой сальной свечой, немного разгонявшей муть вокруг. Тогда Бард думал о Сату.
Сату… Маленькая радость. Сату не была солнцем. Она тоже пылала свечой, горевшей ровно и ярко, не обжигая чувствительную кожу цверга. Можно ли было жить в этом уютном свете, не вспоминая о ночи или тумане? Можно было. Но Брокк из-под Чёрной Горы не смог жить в пещере, однажды увидев солнце. Его сын зажёг свечу и оставил гореть для тех, кто в этом нуждался, а сам шагнул в свою личную безлунную ночь, не задерживаясь, не давая себе передышки в уютном чуме. Потому что сам он был кузнечным горном, в одночасье расплавил хрупкий источник света, от которого, правда, оставался уже скромный огарок. Бедная добрая Сату… не стоило тебе искать встречи с проклятым. Но ей было жаль его. В Суоми знают, что такое по-настоящему долгая ночь. Однако там за ней приходит длинный день, когда солнце забывает прятаться за горизонт.
У Ульва было две ночи в году, и длились обе по полгода: от Бельтайна до Самайна и обратно. Два дня, разделявшие их, могли быть длиннее или короче, в зависимости от того, в каком настроении пребывает Мэб. Она не пропустила ни одной бреши. Каждый раз, когда изнанка мира соприкасалась с его лицом, повелительница фей оказывалась поблизости. Ульв ни разу не позволил разрыву разойтись. Конечно, он мог бы изначально упрочить границу миров. Огня сердца цверга хватило бы на то, чтобы бреши не образовывались вовсе. Наверное, мог бы. Но тогда она перестала бы приходить. А жизнь, больше напоминавшая тягостный сон, прекратила бы прерываться краткими пробуждениями встреч. В первый раз Мэб пообещала его убить. Не в порыве гнева – времени с бегства Барда до Самайна прошло достаточно, чтобы она успела взять себя в руки и произнести это просто и буднично. – Обрежь струны арфы, – ответил Бард, прижимаясь лбом к прозрачной стене. – Граница падёт, когда моё сердце остановится. – Зачем ты оставил на моём острове эту дрянь? – Черты прекрасного лица исказило брезгливое выражение, но Ульв находил, что даже теперь его Мэб неотразима. – Я… не хотел, – он виновато опустил голову, но всё же украдкой продолжал рассматривать складки ультрамариновой ночи, окутавшие бёдра королевы туманов, намертво запечатлевал в памяти расположение звёзд на её шлейфе. – Я должен был уйти. А оно не пожелало следовать за мной, потому что принадлежит уже не мне, а тебе. – И ты не придумал ничего лучше, – её слова принесло холодным порывом ветра, – чем выдрать его из груди и запихнуть в арфу? Бард кивнул и, наконец, набрался смелости вглядеться в лицо королевы фей. У великой сидхе не было постоянного тела. Она могла предстать гигантом, возвышающимся выше вековых елей, или крохотной букашкой с прозрачными крылышками. Прогуливаясь по дорожкам сида с предводителем Ночных Всадников, Мэб становилась статной дамой, которой цверг едва доставал до груди. И это приводило его в ярость. Когда-то. Но к Ульву она всегда приходила маленькой женщиной с грозовыми глазами. Той, кого Бард увидел, разбив свою арфу. Той, что держал на руках, прижимая к груди, как величайшее сокровище. Той, которую… – Я просил своё сердце позаботиться о тебе. Защитить от любого, кто может причинить тебе вред. В первую очередь, от меня. – Дурак, – ответила Мэб и ушла. Но Ульв знал, что в Бельтайн его солнце, пусть ненадолго, но снова взойдёт.
Цверг лежал на спине и разглядывал звёзды, вспоминая, как королева украшала ими платье. Это требовало терпения и ловкости. И как бы ни был холоден тон повелительницы фей, какими бы насмешками не осыпала она беглого Барда, он видел, что Мэб старалась ради него. И был за это благодарен. Он тратил месяцы, а то и все полгода, чтобы разгадать тайное послание, заключённое в сочетании созвездий или прочитать руны, в которые складывались ягодки омелы, рассыпанные небрежной рукой. Как правило, это была ещё одна насмешка. И снова он был этому рад. Потому что это предвещало ещё один рассвет. Не будет больше восходов. Сожги Ульв хоть тысячу свечей, это не разгонит ночь. «Мне незачем больше приходить к тебе», сказала она так, что Бард понял – это конец. Конец затянувшейся игре косых взглядов и двусмысленных слов, конец предвкушениям, надеждам на очередную встречу. Грань между мирами пала. И значило это, что воля королевы фей оказалась сильнее сердца цверга. Или что сам несчастный бард стал ей безразличен, а потому и не опасен. В любом случае, Мэб действительно больше нет надобности приходить. Как же повезло Альвису! Отобрав у него Труд, ему, по крайней мере, позволили окаменеть! Из этих размышлений Ульва вывел удар ногой в рёбра. Альвгейр сдавленно прошипел ругательство: палец зашиб. – Погоди каменеть, урод, – сказал он, будто прочитал мысли цверга, – я тебе сначала все кости переломаю! Ульв не ответил, хотя и перевёл на ши безразличный взгляд. – Зачем? – бесновался Альвгейр, в кровь сбивая костяшки пальцев об острые скулы цверга. – Зачем ты заколдовад мою дочь? Ладно, меня ненавидишь, так мстил бы мне, ребёнок-то тут причём? Гад ползучий, ты ей жизнь поломал! Вот так, ради забавы! – Я? – удивление цверга оказалось таким искренним, что остановило заново занесённую ногу ярла. – Я ведь в самом деле их с Эриком поженить думал, – Альвгейр тяжело опустился на землю. Поёжился от сырости и мимолётно позавидовал неприхотливому Брокксону, с одинаковым удобством устраивавшемуся и на пуховой перине, и на голом камне. – Они друг друга любят… любили. Пока ты не вмешался. Походя, не задумываясь. Что тебе, альву, чувства какой-то девчонки? Сказал слово – вот она по тебе сохнет. Так хоть бы отпустил теперь, когда нет нужды при себе держать дольше. Сердца у тебя нет! – Сердца нет, – глухо согласился Ульв. – Сам бы рад от Сигрид избавиться. Душно с ней. Не могу. – Да уж вижу, – зло выплюнул ши-полукровка. – Ты и встать-то не в состоянии, куда уж тут петь! И, знаешь, поделом!.. – Нет, – цверг продолжал безучастно глядеть на звёзды. – Нет? – Никогда не умел вызывать или гасить чувства. Ты меня с богиней любви спутал. – А Хельга? – Альвгейр вцепился в рубаху зятя и приподнял его над землёй. Швы жалобно затрещали. – А… я? – Ты ей и так нравился, – Ульв поморщился. – Этого слепой только не заметил бы. Ну или ослеплённый страстью. – Тогда почему замуж отказалась идти? Я же… три раза. – Да дурак ты потому что. Свататься не умеешь. Надо было к родителям с подарками идти. И хирд чтоб за спиной стоял. И земля своя… любовь любовью, а Хельга была девушка практичная. – Да она мне чуть глаза не выцарапала, когда… – Ты её отца убил. Альвгейр разжал пальцы. Ульв брякнулся головой оземь. – Так Сигрид… сама, что ли? – Я пел, ей, но… для неё и Эрика. Работало. Ты прав: они друг друга любили. Тогда. – А сейчас? Бард вдруг хрипло рассмеялся. Зло и страшно, так, что Альвгейр даже отодвинулся. – Думаю, нет. Любовь на расстоянии долго не живёт. Особенно женская. Кто под руку подвернулся, того и осчастливила. Не викинг, так цверг, не цверг так… найдёт себе кого-нибудь ещё. – Он даже попытался приподняться, чтобы взглянуть на ярла. – Друида какого-нибудь королевской крови, – Ульв снова зашёлся смехом, – Рыжего! – упал на камни, скорчился, будто пытался свернуться кольцом, как змея. Альвгейр попытался его развернуть, но встретил неожиданное сопротивление. И понял, что враг детства попросту прячет от него лицо, по тому что по щекам у него текут слёзы. – Рыжего…
*** По щекам девицы текли слёзы, но, странное дело, это её не портило, даже напротив. – Отчего ты плачешь, красавица? – заботливо спросил Рене, не покривив душой – такой дивной фигурки ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Оценить её он мог в полной мере, потому что незнакомка была облачена в одну сорочку, к тому же развязавшуюся на груди. И хоть лето ещё не пошло на убыль, а всё-таки ночь! Рене самого бросило в дрожь. Хотя, возможно, дело и не в холоде. – Расчёску! Я потеряла свою расчёску! – всхлипнула девица, напоказ просеивая пальцами длинные, до пят, тёмные пряди – в свете луны не разглядеть, какого они цвета. Что-то такое про расчёску рыжий коротышка говорил… отдать ей надо было? Или самому расчесать? Расчёски при себе у епископа, разумеется, не оказалось – не будет же церковник, образованный человек, всерьёз принимать болтовню какого-то ирландца! Но и не до кладов теперь. Да что там, такая девица – сама клад! И нет, Рене даже в мыслях не имел продавать красотку этим варварам-викингам! Разве что заупрямится… насилия епископ не любил. И, будучи мужчиной довольно привлекательным, в отношении женщин себе не позволял. – Идём, дитя моё, – глубоким, хорошо поставленным на проповедях голосом произнёс Рене, – я провожу тебя в наш лагерь. Тебя нужно согреть… – Согреть? – просияла незнакомка, быстрым движением отирая слёзы. – Зачем же далеко ходить?
*** Сначала Теодор вполголоса костерил дезертиров. Но теперь, когда маленький отряд сбился вокруг него, а вместо блаженной сонливости на лицах оставшихся солдат читался неприкрытый ужас, поменял мнение о пропавших подчинённых. Кольчуги, которые натягивали на себя христиане, и мечи, опоясывавшие их, словно прочищали мозги, отгоняя туман спокойствия. И теперь поредевшее воинство сплотилось вокруг храмовника в белом плаще, как будто именно он, а не Папа Римский был воплощением святого Петра на грешной земле. «Папа – в Риме» – эта мысль отчётливо выгравировалась на радужках глаз, в отражениях на лезвиях мечей. – Этот туман, мес-сир… – икая от волнения, монах сам не заметил, как повысил Теодора до магистра тамплиеров, – туман… – Что с ним не так? – рявкнул рыцарь, которого странное поведение подчинённых тревожило едва ли не сильнее пропажи епископа. – Мы слишком близко к Холмам, мессир, – срывающимся шёпотом сообщил местный уроженец. – Не следовало нам идти через лес… – Не следовало, – угрюмо подтвердил храмовник, мрачно оглядывая построение. Чтоб ты пропал, упрямый осёл епископ! Впрочем, чего это он? Упрямый осёл действительно пропал. А отвечать за это придётся Теодору. «Если Теодор отсюда выберется», – мелькнула малодушная мысль, но рыцарь усилием воли отогнал её от себя. Чего-чего, а воли и гордости храмовнику не занимать. – Прорвёмся, – процедил он, едва разжимая зубы. – И не в такие передряги попадал. И уже в голос добавил: – Сомкнуть строй! Полукругом, плечо в плечо. На полшага друг от друга не отходить! Смотреть в оба! Через одного нести горящие ветки. Остальным держать оружие наготове. По моей команде сомкнуть кольцо вокруг лучников. Лучникам стрелять подожжёнными стрелами. Ясно? – Ясно!!! – радостно гаркнул отряд. Сейчас они готовы были расцеловать самоуверенного франка. И именно за эту уверенность, которой теперь отчаянно не хватало. Лишь один лучник, уже пожилой, но до сих пор сохранивший зоркость глаз и силу рук, сказал тихо: «Что им огонь? Тут железо нужно». И Теодор его услышал. – Железо? – Маленький народец не любит железа, – глядя в землю, пробубнил лучник. – Ваша милость, вон, облачился в него с ног до головы, дык к вам и туман близко нейдёт. Рыцарь, действительно успевший надеть и шлем, и кольчужные шоссы, оглядел своих более скромно экипированных соратников. Впрочем, хоть что-нибудь железное теперь на каждом было. Маленький народец, волшебная страна… сказки? Может, и сказки. Но Теодор по опыту знал: местные легенды возникают не на пустом месте. В подвале Тампля скрывалось много такого, что иначе как колдовством не объяснить. Недаром некоторые из братьев носили только почётное звание рыцаря, а кольчуги в жизни не надевали. Кстати, сейчас Теодор вспомнил, как брат Руфус строго отчитал его, молодого тогда ещё тамплиера, за то, что вошёл в коридоры алхимиков с оружием. Теодор действительно забыл сдать небольшой нож, заложенный за голенище сапога, и очень удивился, что алхимик об этом догадался. Пронёс-то без злого умысла, просто не думал о нём, как об оружии, поскольку использовал этот нож для хозяйственных нужд: отрезать верёвку, срубить ветку – мало ли, что нужно в дороге? Руфус хмуро выслушал объяснения и проворчал, что запрет относится к любому железу, оно, де, вносит искажения. Теодор поинтересовался тогда, куда именно железо вносит искажения, но старик окинул юношу скептическим взглядом и сказал: – Зайдите лучше к брату Жофруа. Он прочитает вам краткий курс практической медицины. Наши друзья сарацины неплохо продвинулись в борьбе с лихорадкой и заражением крови, которое может вызвать маленькое пятнышко ржавчины на клинке, которым вам нанесут рану. Яды, опять же… – Наши враги сарацины, – робко поправил собеседника юный рыцарь. Тот улыбнулся тонкими сухими губами, отчего сделался похожим на живые мощи, и сказал: – Когда дело касается передовых достижений, это одно и то же. Теодор понял, что старик имел в виду, только в Палестине.
*** Ярл Альвгейр на руках внёс закутанного в меха зятя на драккар. Задумчивая Сигрид поднялась по сходням вслед за ним. Не менее задумчивый шаман тоже взошёл на корабль и молча сел у руля. Саама и без того сторонились, а теперь ещё и Альвгейр махнул рукой, приказывая оставить нойда в покое и позволить ему править, куда заблагорассудится. – Зачем? – тихо спросил зеленоглазый, когда ярл заботливо пристраивал его голову к изящно изогнутому носовому борту длинного корабля. – На всякий случай, – нарочито сухо ответил Альвгейр. – Может, конечно, Сигрид к рыжему при встрече и снова воспылает, но для надёжности ещё раз споёшь. В твоих же интересах, кстати. Сам на Изумрудный остров просился. – Долго собирался, – Ульв устало прикрыл глаза: дневной свет раздражал его. – Не довезёшь. Мне уже недолго осталось. – Ничего, тогда в море сброшу, в жертву морским богам, – Альвгейр ободряюще похлопал зятя по плечу. – Не каждый день им достаётся высокородный альв. Пусть и тёмный. Цверг слабо усмехнулся: – А с чего ты решил, что Эрик всё ещё в Ирландии? Если и остался чудом в живых, улепётывает оттуда со всех вёсел. – Нойд зуб даёт, – сообщил ярл, хотя о зубах Онни ни слова не говорил. – О, ну раз нойд… Ульв завозился, устраиваясь поудобнее, и, к удивлению Альвгейра, довольно быстро уснул.
Сигрид наблюдала, как ровно вздымается грудь спящего, и тихонько вздохнула. Отец был откровенен с ней, в кои то веки, и не скрывал, с какой целью берёт с собой дочь. А она… предстоящая встреча с Эриком пугала и тревожила. «Проклятый колдун! – раздражённо подумала Сигрид, с невольной нежностью разглядывая тонкие черты зеленоватого лица. Всё было так просто, пока ты не вошёл в мою жизнь. Эрик – самый сильный, смелый и удачливый из хирдманов отца. Он стал бы хорошим вождём и хорошим мужем. Я гордилась бы им перед другими женщинами, хвасталась бы нарядами и украшениями, помыкала бы трэлами, которых он привозил бы из набегов… и, наверное, – откровенно добавила дочь ярла, не привыкшая лукавить наедине с собственными мыслями, – в кровь искусала бы губы и украдкой рыдала ночами, когда муж уходил бы к очередной наложнице, ненавидела бы их детей, даже если нарожала бы синеглазому законных наследников. И презирала бы его. За грубость, за жестокость, за то, что насиловал женщин, оправдываясь правом победителя, за равнодушие… но разве ты лучше? – убеждала себя юная валькирия, подставляя лицо морскому ветру, и без того солёному, охотно вбиравшему в себя бессильные слёзы. – Разве ты не был груб, жесток и равнодушен ко мне? Разве не взял в жёны силой?» Сигрид смотрела на спокойное лицо уснувшего мужчины и вспоминала медовый запах его губ. Золотистые искры в малахитовых глазах. Руки – твёрдые, горячие и надёжные. Когда он брал её ладонь, Сигрид чувствовала себя окружённой непробиваемой стеной, надёжной, неприступной. Разве сможет она забыть его голос, сладким ядом струившийся по телу? Ульв просил поставить поближе жаркое, а у неё мурашки пробегали по коже просто от удовольствия слышать его речь, да ещё обращённую к ней. Он видел это. Конечно, видел, малахит его глаз обнажал душу Сигрид, как другие мужья обнажают тела своих жён: привычно и без особого интереса. Хотя Ульва в ней что-то забавляло, потому что, бывало, он сажал Сигрид к себе на колени, аккуратно отрезал небольшие куски и кормил, будто она была несмышлёным ребёнком, не способным самостоятельно есть. Или гладил шею… бездумно, даже рассеянно, как человек ласкает кошку: без какой-либо цели, без страсти. Просто потому, что у кошки мягкая шкурка, и она приятно мурлычет под хозяйской рукой. Наверное, если бы кто-нибудь это видел, Сигрид было бы стыдно. Но в доме кроме них никого не было: ни болтливых слуг, ни внимательных охранников. И она позволяла себе эти маленькие наслаждения, эти затянувшиеся обеды, плавно перетекающие в ужины, когда она, будто случайно, вместо кусочка еды ловила ртом подносившие её пальцы, и не торопилась выпускать. Слизывала мясной сок, а Ульв в отместку поглаживал её саднящие от желания губы. Ни разу не поцеловал. Сигрид гордость не позволяла попросить, или самой прижаться к тонкому, дразнящему медовым запахом рту. Теперь, должно быть, и не придётся. Дочь ярла присела рядом с мужем, поправила съехавшую шкуру, мимолётным движением погладила мужчину по щеке. Ульв улыбнулся и пробормотал пару слов. Вполголоса и на чужом языке. Но Сигрид расслышала, и знала, что это значит: спросила как-то у отца. – Нет, милый, я не твоя королева, – печально прошептала девушка. – Я тебе уже даже почти не жена. Сердиться на спящего, умиротворённого и тихого Ульва было слишком сложно, но негодование всё же требовало выхода, и Сигрид подошла к отцу. Альвгейр уже приказал поставить парус, сплетённый из длинной шерсти северных овец, жирной и непромокаемой. Гребцы оставили вёсла и расположились для отдыха. – Отец, зачем ты выдал меня за Стейнсона, если теперь везёшь к Эрику? – попутный ветер играл золотыми прядями мужчины и девушки, похожими, будто лепестки одного цветка. Сигрид слегка хмурилась и плотно сжимала губы, отчего стала ещё сильнее походить на валькирию – в отличие от Ульва, Альвгейр преображение дочери не оставил без внимания. – Мы с Эриком хотели защитить тебя, девочка. От Мэб. Сигрид фыркнула. – Что, и Эрик знал? – Сразу вспомнились глупые предсвадебные мысли о том, как будет ревновать рыжий викинг, увидев её женой мерзкого карлика. «Неужели это была я? – неудержимо краснея, подумала Сигрид. – Та глупая маленькая дочь ярла?» – Нет, свадьбу… это я сам, потом, – смутившись, поправился Альвгейр. – Эрик в поход отправился ради тебя. Чтобы туман… – Ладно, Эрика куда послали, он туда и пошёл, – отмахнулась девушка. – Но ты, отец? Разве разумно было делать меня соперницей королевы туманов, чтобы от неё защитить? Тут уже покраснел Альвгейр. – Да откуда ж я знал, Сигрид?! Думаешь, этот гад ползучий со мной делами сердечными делится? Он Мэб на её собственном острове запер, откуда я мог знать, что это любовь у цвергов с великими сидхе такая? Расхохотался, конечно, когда я его жениться заставил, но так он по любому поводу смеётся, горе у него, или радость, гадость ближнему сделал, или от смерти спас. Это ж цверг, они добро от зла вообще не отличают! – А ты? Ты отличаешь? – всхлипнула Сигрид, когда отец крепко прижал её к себе. – Прости меня, маленькая, – прошептал Альвгейр ей на ухо. – Я для тебя всё сделаю. Всё, чтобы ты была счастлива, моя валькирия. Ну, не думал я, представить не мог, что такая, как ты, может полюбить такого, как он. После Эрика-то! Сигрид отстранилась, резким движением вытерла слёзы. – Пап, а ты мою маму любил? – Больше жизни, – осторожно ответил ярл, подозревая подвох. – А до неё у тебя женщины были? Были ведь, мне Сату рассказывала. И много. «Вот шаманка проклятая!» – помянул про себя покойницу Альвгейр. Но вслух примирительно сказал: – Да это… другое совсем. Твоя мать особенная была. Единственная. – Ну вот и у меня, – передёрнула плечами Сигрид, остановив взгляд на меховом мешке с Ульвом внутри, – другое совсем.
*** – Всем стоять! – прогремел голос тамплиера, когда двое из его людей с остервенением вцепились друг в друга. – С места не двигаться, читать Pater Noster! Франк, на которого туманное наваждение действовало гораздо слабее, чем на других, сам разнял драчунов. Нескольких экономных движений – и оба лежат на земле. Один из воинов оказался легко ранен в бедро, и тут тамплиеру в который раз пригодились лекции брата Жофруа, второй отделался лёгкими ушибами, нанесёнными самим Теодором. Рыцарь отметил для себя более ловкого бойца и отправился обновлять построение. Как оказалось, пока он приводил в чувство дерущихся, один из лучников (тот, кто не знал слов молитвы, и только притворялся поющим, время от времени открывая рот), дико метнулся в сторону, будто увидел что-то чудовищное, и, не разбирая дороги, ломанулся в лес. Теодор скрипнул зубами, но наказывать никого не стал: в конце концов, он сам приказал не двигаться с места. – Рот и нос закрыть тканью, смоченной в воде, – скомандовал он. – Кажется, от болота идут ядовитые пары. Вот и чудится… всякое. Ещё какое-то время удавалось передвигаться вперёд. Почему вперёд? Теодор давно потерял направление в этой неверной мгле. Ни одного ориентира. Решение покинуть укреплённый лагерь и отправиться на поиски епископа он признал глубоко ошибочным. Сейчас достаточно было бы найти безопасное место, где земля не уходит из-под ног, ветви не заплетаются вокруг ног и не сводят с ума болотные огни. К тому же, поблизости постоянно кто-то выл. – Когда уже кончится эта проклятая ночь! – в сердцах пробормотал рыцарь, а старый лучник, шагавший рядом с ним, тихо ответил: – Она не закончится, мессир. По нашему времени уже три часа как рассвело. Это Долгая Ночь по ту сторону Холмов. Она прервётся только если… Теодор не дослушал. – В круг! – рыцарь поразился, с какой сноровкой отряд выполнил построение. На тренировках такой слаженности и проворства ему ни разу не удавалось добиться от своих людей. – Огонь потушить. Тамплиер, скорее почуявший, чем расслышавший неясное движение неподалёку, ждал, что по ним будут стрелять. «Бей и беги» – излюбленная тактика дикарей этих лесов. Эффективная, надо признать. Местность они знают как собственный дом. Да, по сути, это их дом и есть. Найти затаившегося в ветвях, обряженного в шкуры и размалёванного ирландца почти невозможно. А его стрела с тридцати шагов уверенно пробивает кольчугу. По крайней мере, такую кольчугу, которых не пожалело аббатство для своих олухов. Его, рыцарская, с тайными добавками орденских мастеров попрочнее бу… – Не стрелять! – глухо, не своим голосом, произнёс Теодор, хотя луки поднимать никто и не думал. Это для него, франка, появление из ниоткуда десятка конных рыцарей оказалось просто неожиданностью. А ирландцы сразу заприметили и горящие синим пламенем глаза, и туманом струящиеся по плечам длинные волосы. – Ночные Всадники! – побелевшими губами прошептал бывалый лучник и подался вперёд: страшно, конечно, но когда ещё такое увидишь? Теодор не торопился обнажать меч, но рука сама сжалась на рукояти, словно испрашивая совета у испытанного в боях соратника. Меч подсказывать не торопился, и храмовник медлил. Молчаливые, будто призраки, рыцари не думали, кажется, нападать, или даже окружать отряд Теодора. Впрочем, какой смысл окружать ощетинившийся щитами строй? У него нет фланга, который можно смять, нет тыла, с которого можно ударить. Зато вот такой клин закованных в броню лошадей с разгона раскидает их, как деревянных солдат. Были у маленького Тео такие в детстве. Господь Вседержитель, о чём он думает? – Я – Теодор де Милли, – голос тамплиера прозвучал ровно и громко, в клочья разорвал застилающую незнакомцев туманную дымку, – милостью Господа рыцарь Ордена Храма! – Заче-е-ем! – простонал лучник. – Зачем вы назвали своё имя, мессир?! Теперь мы точно погибли! Но те, кого он именовал Ночными Всадниками, переглянулись, и, неожиданно, разомкнули клин, рассыпались, а их предводитель спешился и вышел чуть вперёд. В том, что это был именно предводитель, Теодор почему-то не сомневался, хотя на всех рыцарях были одинаково богатые доспехи, нарочито ярко блестевшие в ночной тьме, а меч, который держал в руке человек с неестественно синими глазами без зрачков, казался и вовсе простым. Только очень длинным. Теодор даже подивился, как тот умудряется без видимого напряжения держать такое оружие одной рукой. «Добро пожаловать, Теодор де Милли, – губы незнакомца не шевелились. Как и у его спутников. Однако приветствие, причём на родном франкском наречии, Теодор расслышал отчётливо, будто его произнесли прямо в ухо. – Добро пожаловать на Изнанку Холмов». – Я сопровождаю епископа Рене в аббатство Клевер, – сообщил Теодор, внимательно следя за реакцией незнакомого рыцаря, стараясь отгадать его намерения. Особой враждебности тот пока не проявлял, однако и прятать оружие не торопился. – Вы не встречали его… в лесу? На этот раз предводитель Ночных Всадников утвердительно наклонил голову и разомкнул губы. Произнёс, правда, по-ирландски: – Да. Ваш епископ зашёл дальше, чем хотел. Как, впрочем, и вы. При последних словах он широким жестом обвёл отряд Теодора. – Он предлагает вам сразиться с ним в поединке, мессир, – горячо зашептал лучник, имя которого рыцарь так и не запомнил, и сейчас, почему-то, об этом пожалел. – Я понял, – напряжённо процедил он. И в самом деле, синеглазый незнакомец, державший себя так, будто христиане нарушили границу его суверенных земель, очень недвусмысленно скинул на землю роскошный тёмно-багряный плащ. «Неужто шёлковый?» – подумал тамплиер, глядя на изящные складки, которыми ткань задрапировала ближайший пень. – Условия? – коротко бросил он слово вместе со своим белым плащом. – Выживешь – выведем к монастырю, – сказал так и не представившийся рыцарь, легко, будто в танце, вставший в незнакомую Теодору позицию. – Всех? – хмуро уточнил тамплиер. Он умел оценивать противника. По плавности движений, по спокойствию взгляда, по экономному движению запястья, которым тот изменял положение своего непристойно длинного клинка. И Теодор был отнюдь не уверен в победе. Но… тем более не стоит скромничать. – И епископа? Синеглазый чуть замешкался, задумавшись. – Да. А тамплиер не стал терять времени. Его рывок был стремителен и точен, но длинный меч из подозрительно яркого и светлого металла не подпустил Теодора на ближнюю дистанцию, ослепив снопом искр, брызнувших от соприкосновения двух лезвий. – Лунное железо! – услышал храмовник восклицание лучника, но не придал этому особого значения. Он и сам уже понял, что оружие соперника, несмотря на длину, много легче его собственного, а из чего там оно выковано… Теодор же не алхимик. Несколько раз поединщики сходились, прощупывая слабые места друг друга, и снова сыпались искры, слепившие синеглазого не хуже, чем Теодора. Ещё он заметил, что соперник старается держаться как можно дальше и реализовать преимущество в длине клинка. Тамплиер ринулся в ближний бой, ушёл от выпада и позволил синеглазому перехватить свою руку в жёстком захвате, так что рукоять его короткого оружия ткнулась сопернику в плечо, как раз в сочленение сплошного панциря с наплечником, вскинул левую руку и ударил по маленькой эмблеме ордена на крестовине меча. Казалось, крик Ночного Всадника разорвал ночь, как ветхую тряпку. Или это от чудовищного удара головой у Теодора звёзды заплясали в глазах. Об дерево, кажется. Если бы не шлем, прощай череп! Сколько же силы в этом ублюдке, чтобы экипированного рыцаря как комнатную собачонку отшвырнуть? Глаза заливало кровью и потом… вот дьявол! Голову всё-таки разбил, не видно ничего. Тамплиер сбросил покорёженный шлем, чтобы оглядеться. Конечно, отравленный стилет в рукояти – не самый честный приём. Но Палестина быстро учила разнице между рыцарским турниром ради улыбки прекрасной дамы и настоящим боем. Он ведь специально спросил об условиях, верно? Остаться в живых… больше никаких ограничений не прозвучало. Но вот интересно, что думают об этом остальные Ночные Всадники? Красивые лица с нечеловечески правильными чертами оставались спокойны. Они даже не смотрели на Теодора, взгляды скрещивались где-то там, на другой стороне поляны, видимо, на мёртвом предводителе… – Вы ранили его, мессир, – радостный горячий шёпот встряхнул рыцаря, заставил всмотреться в рассветную дымку. Проклятый туман! Становится плотнее! – Как… ранил? – тупо переспросил Теодор. Кажется, у него что-то с глазами. Вон та высокая фигура стоит слишком прямо для мертвеца. Яд должен действовать мгновенно, уже не раз и не два проверял. И он попал, попал в узкую щель между двух пластин чудесно-лёгкого металла, иначе с чего бы синеглазому так орать? – В плечо, мессир, видите, он меч в другую руку перебрасывает? Ух, теперь вы его!.. Тамплиер переступил с ноги на ногу. В голове всё ещё шумело. Брат Жофруа, нет вас здесь, чтобы «сей любопытный феномен» объяснить! Да и ваше счастье, что нет. Мессир Великий Магистр за грехи тяжкие послал, видно, раба Божьего Теодора прямо в ад. «Мертвец» повёл мечом, и было не заметно, что левой рукой он владеет хуже правой. Рана, кажется, его всё же беспокоила, но вряд ли сильнее, чем храмовника – разбитая голова. Теодор двигался тяжело, будто в воде, самому себе казался медлительным и неповоротливым. Синеглазый приближался. – Credo in unum Deum, – произнёс рыцарь Храма и поудобнее перехватил верный меч, – Patrem omnipotentem… Тот, кто должен был лежать бездыханным, направлялся к Теодору с особой, доброжелательной улыбкой. – Factorem caeli et terrae, – храмовник заученным, многажды повторённым движением, занёс руку. Он видел уже когда-то такую улыбку. У ассасина. Безумные фанатики так запугали власть имущих своей потусторонней неотвратимостью, что половина врагов ибн Саббаха мочилась по ночам. Асассины не боялись смерти. Но умирали не хуже тех, кто боялся. – Visibilium omnium et invisibilium!* Теодор яростно рубанул мечом, целясь синеглазому в шею. Тот, против ожидания, не отстранился, подставляя под удар второе плечо, а, напротив, прянул навстречу, так что сияющий панцирь столкнулся с кольчугой грудь в грудь. Неожиданно. Но тамплиер умел ценить подарки судьбы. Когда с твоей головы свободно свисает грива, которой позавидует девица или породистый жеребец, противника, способного намотать её на кулак, действительно не стоит подпускать так близко. Однако неожиданности редко ходят в одиночку. Рука прошла сквозь белые пряди, как сквозь туман. – Вот дьявол! – выругался храмовник вместо следующих слов молитвы. Ему всегда плохо давалась латынь. Длинный меч, слишком громоздкий для такой дистанции, валялся на земле. Впрочем, как и меч Теодора. Синеглазый, кажется, сломал ему запястье, потому что пальцы не слушались. – Не люблю… железо, – тяжело выдохнул Ночной Всадник, лицо которого покрылось волдырями, будто обваренное кипятком. – Хр-р-р, – ответил храмовник. Из горла у него торчал его собственный нож. Железный. Тот, что он носил за голенищем сапога и даже успел достать. Может, и не стоило. Дин ши пальцами другой руки отогнул те, что сжимали рукоять ножа – обгоревшие до кости, и отшатнулся, позволяя телу тамплиера осесть на траву. В рыжих прядях христиан, следивших за поединком, как заворожённые, добавилось седины. Остальные всадники грациозно соскакивали с сёдел, а из глубины леса, накинув на плечи вместо плаща клубы тумана, вышла женщина. Высокая и стройная, но в уголках глаз уже появились гусиные лапки, а лоб и щёки прорезали морщины. На полшага позади неё следовала юная особа. Юная и прекрасная, мог бы сказать тот, кого не смущают длинные, полукольцом загнутые назад рога. Ночные Всадники склонили головы перед королевой Мэб. И их предводитель, всё ещё стоявший над поверженным христианином – тоже. Женщина подошла к ним, наклонилась к храмовнику и, лишь слегка поморщившись от близости ненавистного металла, отодвинула съехавший подшлемник с мёртвого лица, чтобы видеть так и оставшиеся открытыми глаза. Геро держалась из последних сил. Её мутило и бросало в дрожь, но верная альва ни на шаг не желала отстать от великой сидхе. – Он ведь понравился тебе, – Мэб, выпрямила спину и теперь разглядывала изуродованное лицо дин ши. – Да, моя королева, – бесхитростно отозвался тот. – Вот уже лет триста я не встречал подобного воина. – Так зачем ты его убил? – в вопросе не прозвучало любопытство. Лишь сожаление и усталость. Предводитель Ночных Всадников стоял молча, медленно моргая веками, на которых теперь не было ресниц. – Он, кажется, не понял вопрос, моя королева, – почтительно поделилась наблюдениями рогатая альва. Ответом ей послужил тяжёлый вздох. – Проследи, чтоб ожоги затянулись, – помолчав, сказала Мэб. И задумчиво добавила: – Только… не очень быстро. Геро качнула рогами вперёд, одновременно выражая покорность воле повелительницы фей и пряча болезненную гримасу: лечить раны, нанесённые железом, ей самой было тяжело. – Всех чужих пусть выведут за границы холмов, – негромко произнесла Мэб, и всадники один за другим попрятали мечи в ножны. Лишь один из них осмелился поинтересоваться: – Всех, моя королева? И… – Всех, – отрезала великая сидхе и растворилась в тумане. – Отпустите всех.
__________________________
*Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium.
Верую в Бога единого Отца всемогущего, создателя неба и земли, всех видимых и невидимых.(лат.)
_________________________
*** – Было весело, – Геро подсела на перекинутую через ручей корягу, и Паку пришлось подвинуться на самый край. И всё равно их бока соприкасались. – Ага, – согласился дух леса. – Особенно епископ смешной. – Да-а… – прыснула альва. – Когда крестьяне вбивали клинья в колоду, чтобы достать оттуда его распухший… как это называется у людей? – Уд, – Пак достал свирель и начал наигрывать немудрящую мелодию, на которую в близлежащих тавернах пели довольно скабрезную песню. – Чудо? – удивилась Геро. – По-моему, не было в нём ничего чудесного. Разве что сказки, которые епископ пейзанам рассказывал. Про жуткое чудовище, напавшее на него на болоте, и про легионы демонов ада, перебившие его отряд. – В принципе, так оно и было, – пожал плечами Пак, прекращая играть. – А мне вот больше всего понравилось, как они в аббатстве объясняли, где пропадали полтора года. – Да, это я тоже бы послушала, – рассмеялась Геро и склонила рогатую голову к духу леса на плечо. – Или про то, как Дуга приняли в ряды тамплиеров. – Этот проныра лепрекон нигде не пропадёт, – Пак снова поднёс флейту к губам, но на этот раз музыка была его собственная: вкрадчивая и нежная, как шёпот листьев на ветру. – А гномы открыли в Дублине ювелирную лавку, ты знал? Пак коротко кивнул. Он гладил подругу по вьющимся, как плети дикого хмеля, волосам, но думал при этом о королеве фей. Как там она? Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Мало привычные к музыкальным инструментам руки отвязывали обрывки струн одну за другой. Арфист никогда не станет менять все три ряда сразу. Нужно снять одну струну, взамен неё натянуть вторую… и так по всему диапазону. Но сейчас перед серебряным инструментом Великого Барда сидел вовсе не арфист. И особого выбора не было. Вязать узлы на вирбели* – не такое уж простое занятие, даже если вы практикуетесь в нём постоянно. Но эти ловкие пальцы могли поймать звезду с небосвода и приколоть её в точно подобранную складку платья, сотканного из ночной тишины. Мало-помалу, дело продвигалось: струна продевалась в маленькое отверстие, расслаблялась, оттягиваясь на две струны назад, завязывалась особым узелком, перебрасывалась на распределительный порожек, и тонкий нож со светлым лезвием коротко обрезал излишек струны. Тянущиеся хвосты могут придать арфе неприятное звучание. А потом это повторялось снова. И снова. И снова.
___________ * Вирбель – то же, что колок.
*** – Да что с ним такое? – взвыл Альвгейр, в очередной раз пытаясь скрутить разбушевавшегося зятя, норовившего не то выброситься за борт, не то проломить лбом нос драккара. – Рождается заново, – крикнул с кормы вставший во весь рост нойд. – Держи крепко, золотоволосый! Волка кроме тебя никому не одолеть. И прикажи спустить парус! Сейчас будет буря. – Шамана слушать! – гаркнул ярл, всё внимание которого было поглощено извивающимся, как змея, Ульвом. Истинные боги! Цверг рычал так, будто из него живьём тянут жилы. То норовил завязаться узлом, то выгибался, напряжённый, как струна, то бессильно опадал. Возиться с ним было некогда: Онни оказался прав, и корабль уже швыряло надвигающимся штормом. Альвгейр самым прочным канатом прикрутил зятя к мачте и оставил корчиться в судорогах, настрого запретив Сигрид даже близко к нему подходить: а ну как всё-таки канат разорвёт? Сам водный ши-полукровка принялся заклинать волны, но вода вела себя столь же дико, как и сумасшедший земной элементаль: волны бесновались, ветер то и дело менял направление, то налетал сумасшедшим вихрем, то вдруг полностью стихал, чтобы ударить с новой силой через минуту. Единственное, что пока удавалось ярлу, это подстраиваться под ритм, который шаман отбивал на бубне. Кажется, он даже что-то пел, но за грохотом волн было не слышно. А вот ритм распространялся вдоль изогнутых бортов, словно по струнам. Его чувствовал ярл, чувствовали гребцы, будто зачарованные подстраивались, заставляя длинный корабль раз за разом оказывался на гребне волны, и этот же ритм отдавался в груди цверга: у него снова билось сердце. Слишком быстро и пока ещё неровно.
Ловкие пальцы перебирали струны серебряной арфы, натягивали новые и новые, то и дело окропляя их ярко-алой кровью: нежная кожа быстро стёрлась от непривычного занятия, но Мэб это не останавливало. Стоило облизнуть палец, и ранка затягивалась. Она ведь имела дело не с железом, всего лишь с серебром.
Шторм и не думал затихать. Напротив он нарастал, набирал обороты, и хоть и становился ровнее, но уши закладывало от всё более близких раскатов грома, а тёмные воды заворачивались гигантской воронкой, и водный ши даже не пытался уже ими управлять. Единственное, на что хватало его сил – удерживать корабль на плаву. – Приготовься, ярл! – внезапный шквал донёс до него срывающийся голос Онни. – Сейчас!
К чему готовиться, добавлять нужды не было. Драккар, танцевавший по кромке водяного смерча, ухнул в пустоту. Королева водных ши могла бы гордиться мастерством внука-полукровки: ни один человек не выпал за борт, даже мачта осталась цела. Длинный корабль покачивался на лазурной глади. Небо – чистое и безоблачное. А впереди виднелся зелёный остров. – Мы уже у берегов Ирландии? – воскликнула Сигрид, во время бури вцепившаяся в канаты, оплетавшие её мужа. – Нет, – ответил Ульв своим прежним, колдовским и бархатным, голосом. – Это Эмайн Аблах*. Земля моих предков.
___________________ *Эмайн Аблах – Яблоневый эмайн. (Остров Яблок, Авалон). Земля блаженства и вечной юности, место обитания Маннана мак Луга, морского бога.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Только вернулась из срочной поездки, а тут такой подарок - продолжение про Ульва. Чарующе. Вся глава в таком напряжении неподдельном, что промелькнула как минька. А какой интересный бой. Автор, браво. Я в нирване. Полное наслаждение событиями и чувствами в каждой строчке. Песня для тумана - это круто! Я в восторге и под впечатлением.
Морана, ну вот и мой главный вдохновитель вернулся А раз так, то и следующая глава, значит, напишется А то сама по себе она ленится, не хочет. А когда кто-то читает - то автор её попинает и обязательно раздобудет для такого дела досуг :)
ЦитатаМорана ()
А какой интересный бой.
Ух, как я за него переживала! У меня с боями всегда проблемы.
Спасибо! Я польщена и вдохновлена на новые подвиги! Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Аневка, пиши обязательно! Мне очень нравится. Жду каждую главу с нетерпением. И каждый раз гадаю. а что же будет дальше. люблю яИрландию с ее легендами. А у тебя так здоровски получается, что хочется читать и читать.
К счастью, что будет дальше, я в общих чертах представляю. Но по пути выплывает сто-о-олько подробностей! Хочется ведь второстепенные линии завязать и зарифмовать с центральной. А Ирландские легенды действительно просто восхитительны. Они какие-то очень умные, что ли. Философские. Ну или это мне с этнографом повезло. И юмор ирландский мне понравился. Мрачноватый немного, на белорусский похож. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Губы спящей трогательно приоткрылись, светлые локоны, завивающиеся в тугие колечки, золотым руном покрыли плечи юной феи. Аэд протянул руку и лёгким касанием огладил обнажённую грудь. Пёрышко пробормотала что-то во сне и перевернулась на живот, подставив королю Коннахта другую соблазнительную округлость. «Трогательная и нежная, – думал Аэд, проводя ладонью по гладкой, будто светящейся изнутри коже, – а какой грозной и требовательной была она этой ночью! Просто валькирия… любовь и война, удовольствие и боль, восторг и отчаяние… я мог бы подумать, что викинг привёл с собой саму Фрейю…» Аэд откинулся на спину и закрыл глаза. Нет, он не заблуждался. Пока жива королева Мэб, чужие боги не поселятся в волшебной стране. Если, конечно, она сама их не позовёт. Женщины сидов и прежде выходили к людям. Случалось, они даже становились супругами королей. В те, прежние, времена, когда ард ри был самым могучим чародеем своих земель. При хорошем короле его земли процветают… «Наверное, я не очень хороший король», – желчно, как всё чаще при разговоре с самим собой, заметил владыка Коннахта, беднейшего из пяти королевств Ирландии. «Может, стоило бы жениться на ней?» – он снова открыл глаза и оглядел лежащую рядом фею-огонёк внимательно, будто видел впервые, а не имел её всё ночь напролёт. «Нет», – Аэд встал и укрыл лёгким одеялом манящее тело женщины холмов, способное свести с ума любого мужчину. В том числе и его, к чему отрицать? Но сейчас, когда страсть была удовлетворена, он думал уже не как мужчина, а как король, помнивший о Добрых Соседях. Аэд достал из-под массивного стула, стоявшего в дальнем углу комнаты, собственные штаны. Как они туда попали? Он не помнил. Прошедшая ночь напоминала горячечный бред. А вот рубашка аккуратно висела на спинке кровати. Околдованный, уставший или полумёртвый – Аэд никогда бы не бросил её небрежной рукой. Больше никогда не будет у него такой счастливой одежды. Рука, проворно сновавшая над пяльцами, вплетавшая руны в замысловатый узор, охладела, сжимая золотой серп. Губы, шептавшие, «Пусть боги хранят тебя, братец», в последний раз выкрикивали не благословение, но проклятие. Проклятие должны наслать справедливые сидхе не короля, который оказался не в состоянии защитить даже собственную сестру. В былые времена, когда Ирландией ещё правили друиды, Верховный Бард своей рукой закалывал в положенный день белого быка, сцеживал кровь, а потом пил её и пил, пока не засыпал, и во сне видел истинного ард ри, владыку и заступника Пяти Королевств.
*** Ульв торжественно шествовал из одного зала в другой, мало-помалу приближаясь к срединному дворцу, куда сходились анфилады с пяти холмов, куда вели дороги с пяти сторон. И дело было не в трепете перед Священной Тарой, резиденцией Верховных Королей – друид давно уже не ставил её ни во что, но в женщине, закутанной в тёмную вуаль с ног до головы. Женщина неторопливо следовала за ним, а Великий Бард почтительно распахивал тяжёлые створки дверей, притягивавших взгляд резьбой и самоцветами. Прекрасные залы Золотой Тары пусты. И это правильно. Но в главном зале на троне ард ри восседает Верховный Король. Это так неожиданно, что Ульв остановился и молча глядел на него, продолжая сжимать медную ручку двери. Широкоплечий мужчина встал и направился к маленькой женщине в чёрном, не обращая внимания на Великого Барда, окаменевшего у входа. Он был красив, этот король. Густая борода завивалась колечками и отливала золотым блеском, так что казалась выкованной из металла, синие глаза яркостью напоминали о родстве с сидами. – Тебя не должно здесь быть! – прошипел Ульв, почти ощущая, как язык раздваивается от змеиного яда. Но ард ри обратил на него внимания не больше, чем на ветер за окном. – Приветствую вас, госпожа моего сердца, – учтиво произнёс ард ри, однако даже не наклонил головы, ибо был он королём и принимал гостью в своём доме. – Да будет жизнь ваша долгой, а здоровье крепким. – Мы живём столько, сколько нам отмерено, а здоровье имеем такое, какое заслуживаем, – от звука её голоса мужчина вздрогнул, потому как не ожидал услышать шамкающий, надтреснутый голос беззубой старухи. Король протянул дрожащую руку к вуали. Ульв с удовольствием выдернул бы эту руку из плеча, но его собственная ладонь надёжно прикипела к дверной ручке – чары королевы Мэб в который раз застали его врасплох. Она не шевелилась и позволила ард ри отбросить покров. Увидев сморщенную, как печёное яблоко, седую старушку с водянистыми глазами и впалым ртом, король отшатнулся и, пробормотав: «Нет, это слишком! И без ночи с Душой Ирландии обойдусь!» бросился прочь. Когда эхо его шагов затихло в пустых залах, Ульв смог, наконец, отойти от двери. – Истинное лицо верховной власти безобразно, – старушечьими губами усмехнулась Мэб. – Не каждому по силам такое бремя нести. Она взялась за край вуали, собираясь снова накинуть её на лицо, но Бард перехватил её руку, погладил морщинистую щёку. Кожа сразу разгладилась, засветилась серебристо-лунным цветом, водянистые глаза потемнели, в воздухе нарастало напряжение, какое бывает перед грозой. Ульв наклонился к своей королеве, словно хотел до предела сжать воображаемую пружину, чтобы душное ожидание, наконец, разразилось грозой и закончилось освежающим дождём. – Он не достоин чести даже смотреть на тебя, – прошептал Бард низким, чуть хрипловатым голосом, и не пытаясь околдовать Мэб вкрадчивым тембром: слишком унизительными казались неудачи. Она приложила палец к его губам. – Зачем ты назвал этого мальчика ард ри? Разве ты видел его во сне? Ульв отступил на шаг, пытаясь скрыть досаду: говорить о короле, решившем ослушаться друида, не хотелось. – Меня уже тошнило от бычьей крови. Раз за разом её вливали в меня всё больше и больше. Но в снах я никого не видел. Просто бродил в пустоте, иногда по залам Тары. Но всегда один. Этот… бычок не хуже и не лучше прочих. Правда, норовистым оказался. Вошёл во вкус. – Хм… – лукавый взгляд сделал из Мэб совсем девчонку. Она нарочито задумчиво провела рукой по барельефу с изображением тернового куста. – Гулял по Таре Королей и так ни разу никого и не увидел? Ни в полированном полу, ни в тёмном окне, ни в серебряном блюде? – Тщеславные мысли меня посещали, – Ульв сложил руки на груди и отошёл к глубокой нише, отделанной золотом и драгоценными тканями. Он предвидел направление очередной насмешки королевы фей, и уже заранее было больно. Как можно представить цверга, занимающего престол потомков богини Дану? Безумие горячечного бреда. Глупость. Но глупость всё же меньшая, чем страстная мечта покорить сердце великой сидхе. – К счастью, все сомнения в Таре легко разрешить. Ульв вытянул руку и небрежно опустил на невзрачный с виду камень, занимавший почётное место в тронном зале. Как и следовало ожидать, камень Фаль, камень королей Тары, промолчал и на этот раз. Мэб тоже подошла поближе и произнесла с тонко выверенной и неоднократно применявшейся интонацией – как будто обращалась к слабоумному: – Это – кусок скалы, в которой какой-то шутник вырезал пару углублений в форме ступней. Что такого интересного ты в нём нашёл? – Фалльский камень, – Ульв медленно убрал руку за спину и теперь украдкой следил за рассеянным светом, беспорядочно рассыпавшимся по платью Мэб, превратив его из чёрного в рассветно-серое, – применяется для устранения ошибки, которую может допустить друид. – Ключевое слово тут – Фалльский, – паутинка накидки Мэб растаяла, улетучилась с порывом неведомо откуда взявшегося тут ветра. Ульв явственно чувствовал, что над ним потешаются. Но пока не был уверен, действительно ли перед ним подделка, или сидхе морочит ему голову, желая посмеяться над легковерием цверга. – Кенн Круах сказал мне, что последний луч заходящего Самайна падает на камень Фаль в тронном зале Священной Тары, – упрямо пробубнил Бард. – Зачем ему было лгать? – Боги не лгут, – кивнула Мэб, снисходительно поглаживая Ульва по гладкому подбородку. – Их надо просто научиться понимать. Тут ключевое слово было «священной». В следующий миг у друида перехватило дыхание, а глаза болезненно заныли, хоть он инстинктивно прикрыл их рукавом. – Добро пожаловать в Священную Тару, Великий Бард! – звонкий голосок заставил его вздрогнуть и открыть лицо. Да, это действительно была Тара. Та Тара, которую он видел во сне: с белоснежными, полупрозрачными, как китайский фарфор, стенами, наполненная светом, свежим ветром и упоительными ароматами. Но на этот раз она не была пустой. Стайки щебечущих фей, вперемежку с птицами, проносились мимо, деловитые лепреконы сновали туда-сюда, несколько кобольдов лихорадочно постукивали крохотными молоточками, заканчивая новую стенную панель из серебра, изображавшую чёрного волка, бегущего по лунной дорожке. Сама луна, полная и сияющая, висела высоко, у самого чёрного свода, усыпанного искрами волшебных кристаллов. Задрав голову, волк, видимо, тоскливо выл. Один из кобольдов достал крупный изумруд и точным движением поместил его в пустовавшую глазницу. Взгляд серебряного с чернью волка из тоскливого немедленно сделался хищным и жадным. – Добро пожаловать! – повторила молоденькая альва, почтительно склоняясь перед Ульвом. – Да пребудет с тобой милость богов, – машинально ответил друид, но альва расцвела и засветилась счастьем, как будто он и вправду осенил её благословением. Увы, теперь и сам Великий Бард не стал бы уповать на тех, чью милость призывал. Он даже пожалел о вырвавшихся словах. Не след без нужды тревожить мёртвых. – Где… королева? – спросил Ульв, безуспешно оглядываясь по сторонам. – В тронном зале, – тем же восторженно-звонким голоском ответила альва и снова почтительно склонила голову. – Мне приказано вас к ней проводить. Бард кивнул, выражая готовность следовать за проводницей, и они двинулись в путь. Зал за залом, терраса за террасой, галерея за галереей. Эта Тара оказалась огромной и запутанной, как лабиринт, или, скорее, муравейник, потому что просто кишела маленьким народцем, альвами и прочими подданными Повелительницы Фей. В конце концов звонкоголосая девица, всю дорогу восторженно что-то щебетавшая, остановилась на смотровой площадке высокой башни, с которой открывался обширный вид, и Ульв убедился, что у Изнанки Тары с её лицевой стороной много общего. Здесь тоже ко дворцу ард ри вело пять дорог из пяти дворцов пяти королей, отдававших себя под его верховную власть. Но здесь эти дороги представляли собой подвесные мостки, лёгкие, беззаботно покачивающиеся на ветру. При одном взгляде на них кружилась голова. Не то чтобы Ульв боялся высоты… но прежде, чем ступить на полупрозрачную поверхность мостика вслед за альвой, он быстро начертил перед собой трикветр, пробормотав: «Земля, воздух, вода – одно», и решительно шагнул вперёд. Мостик перестал играть, сделался надёжным, как стена, возведённая цвергом, и Ульв с любопытством оглядывался по сторонам. Лес, поля и луга тут были совсем такими же, как в мире людей, за исключением того, что деревьев не касался топор дровосека, полей – серп жнеца, а луга не знали стад коров и овец. И тем не менее, то, что происходило в Мидгарде, находило своё отражение и в мире холмов. Из блюдечек, наполненных для Добрых Соседей, вытекали сюда молочные реки, колоски, связанные особым образом и оставленные на поле, прорастали целыми ячменными стогами, а легконогие феи до упаду кружились в зелёных бальных залах. Мир распался и собрался вновь, сияя яркими красками, подобно тому, как радугой распадается омытый священнодействием грозы свет. Пьянящий воздух, лёгкое покалывание в кончиках пальцев – Великий Бард сам не заметил, как начал петь, вплетая волшебство своего голоса в полифонию двух миров, соединяя их в единое целое. Ульв остановился на середине моста, в самой высокой точке, и его Мысль и Чувство поплыли над Священной Тарой, слившись в страстном танце, закутывались в облака, скользили по стенам отблеском света. Певец был одновременно внутри и снаружи, в Таре и вне её, бескрайним небом и крошечной песчинкой на мостовой. Ульв не заметил, как рядом оказалась Мэб. Возможно, она просто вышла из песни без слов, содержавшей в себе все слова, что были, или ещё только будут. Её нежно-розовое, как робкий рассвет, платье соткано из цветочных лепестков, а в улыбке Ульв в первый раз не увидел насмешки. – Пойдём, – сказала королева, когда Бард мягко загасил последнюю ноту своей песни, будто присыпал пеплом тлеющий до времени уголёк. – Ты ведь хотел на него посмотреть?
*** Фалльский камень оказался раскалённым добела и пронзительно-ярким. Он покоился в самом сердце Священной Тары, и, воистину, тут ему было самое место. – Чьё оно? – мерная пульсация всегда завораживала Ульва, погружая в подобие транса. Он с усилием отвёл глаза. – Когда-то это сердце принадлежало великому королю фоморов, – Мэб, сбросившая торжественность, как накидку с плеч, повернулась спиной к своему барду и неторопливо пошла вдоль стены, увешанной оружием и разного рода трофеями – от гигантских рогов до сморщенных и почерневших голов. – Королю, славившемуся своей мудростью и прозорливостью. – Хрупкие на вид руки вынули из оружейной стойки длинный меч так легко, будто это была вязальная спица. – Кому ещё можно было бы доверить выбор ард ри? – Альвис, – полуутвердительно произнёс Ульв. Мэб опустилась на каменную скамью, уложила меч на колени, и медленно, обводя пальцами каждый завиток сложного узора, провела рукой по тусклым ножнам. – «Ты не похож на цверга», сказала ты, когда я о нём пел. Мэб усмехнулась. – Что ты слышал о фоморах? – Мифические существа, – с нарочитой отчётливостью проговорил цверг, – уродливые, страшные, жестокие, – память услужливо подсовывала длиннобородых крепышей, коренастых и приземистых, снующих туда-сюда под исполинскими сводами Свартальфахейма. Строили они так, что просторно было бы и инеистому великану, – повелители мрака и страны Мёртвых, или… ,– он осёкся, поражённый своей прежней недогадливостью, – Нижнего мира. Ульв вспомнил, как ещё мальчишкой наткнулся в одном из штреков, подходивших к самой поверхности, испуганную пару, парня и девушку, скрывавшихся от каких-то преследователей. Цверг видел в темноте достаточно хорошо, чтобы свободно передвигаться, но захотел разглядеть людей получше, и пещера озарилась мягким золотистым светом. Парень с девушкой упали на колени и разрыдались, прося не уводить их «За море». Как будто Ульв собирался! Ему и так бы влетело, узнай кто-нибудь в городе, где он шатается. А проводить чужих с поверхности в столицу Короля-под-Горой, окружённую подземными озёрами, надёжно укрытую за сотни лет назад промытыми водяными лабиринтами, не только воспрещалось, но и каралось довольно строго. – Фоморов ещё называют королями-за-морем… – Никого не напоминает? – Мэб продолжала рассматривать ножны. Ульв подошёл поближе, и теперь видел, что они покрыты не просто орнаментом, но искусно выполненными рисунками, рассказывающими давнюю историю. – Фоморы – извечные враги Туата да Даннан, – Древняя, плохо сохранившаяся голова таращилась на Ульва пустыми глазницами. Сейчас ему казалось, что голова вполне могла принадлежать цвергу. – Как ты?.. Почему не прогнала меня сразу, как только узнала? Мэб резко выпрямилась и метнула в барда молнию взгляда. – Я – не из племени Дану, – отчеканила она, и он удовлетворённо кивнул: ему всегда казалась, что повелительница фей очень мало походит на фею. – Я – сама по себе. – Мэб стремительным движением выдернула меч из ножен. – Расскажи ему о битве при Маг Туаред!
Прежде, чем начать говорить, меч зашёлся стариковским кашлем, будто прочищал несуществующее горло. Он был стар. Его ковали в ещё в те времена, когда каждый меч, покидая ножны, начинал рассказывать о своих победах. И Ульв уже не сомневался, кому принадлежало это оружие. – Славная была битва! – в металлическом голосе явственно звучало удовлетворение. – Туата да Даннан, великие потомки Немеда, постигли тайны магии и премудрости четырёх друидов в четырёх городах: Фалиасе и Гориасе, Муриасе и Финдиасе. И превзошли они всех людей по достоинствам своим и мастерству, так что простые смертные поклонялись им, словно то были боги… – С собой они привезли четыре волшебных предмета, – голос барда не перебил повествование меча, но влился в него, как слова песни вливаются в музыку. – То были копьё Луга, не знающее пощады, Лиа Фаль, узнающий того, кому суждено править Ирландией, котёл Дагды, от которого никто не уходил голодным и… ты. – И я, – довольно подтвердил меч Нуаду. – Не знающий промаха, никогда не возвращавшийся в ножны не отведавшим крови врага. – Не отвлекайся. – Королева Мэб непочтительно щёлкнула ногтем по лезвию. Меч обиженно засопел, но продолжил: – Туата да Даннан сошли на берег у Корку Белтаган, – «Коннемар», – мысленно сориентировался Ульв, – и подожгли корабли, чтобы не в их воле было отступить, – торжественно, как королевский бард на пиру, рассказывал меч. – Славные потомки Немеда потребовали у захвативших Ирландию Фир Болг… – Не менее славных потомков Немеда, – язвительно вставила повелительница фей, но рассказчик не дал сбить себя с заданного тона: – … потребовали у захвативших Ирландию Фир Болг, – с нажимом повторил он, явно адресуясь к Ульву, – чтобы те дали им либо половину земель, либо славную битву. – И Фир Болг, конечно, выбрали битву, – Бард присел на скамью рядом с Мэб и она переложила четвёртое сокровище Туата да Даннан на колени цвергу. – Конечно, – Ульву показалось, что меч даже заворочался от переизбытка чувств. – Фир Болг ведь, в самом деле, происходили от корня Немеда, как и Племена Богини! И дрались нисколько не хуже! – Только были разбиты и перерезаны, все, кто не успел бежать к фоморам, – желчно добавила королева, привалившись к стене и прикрыв глаза. Холод каменной кладки юркой змейкой скользнул вдоль спины, и повелительница фей пожалела о легкомысленно сброшенном покрывале. – У них ведь не было меня, – простодушно пояснил меч. – А у Нуаду больше не было руки, – Ульв оторвал жадный взгляд от волшебного оружия и встревоженный холодно-презрительной интонацией в её голосе, вгляделся в вертикальную чёрточку, появившуюся между тонкими, изогнутыми, будто луки, бровями той-что-была-сама-по-себе.
*** Побуревшие от грязи и крови (хороши боги!) Туата да Даннан слоняются по долине, деловито добивая врагов. Своих раненых у них уже нет: Диан Кехт познал все тайны врачевания, почти стёр грань между жизнью и смертью, возвысив ушедших в странствия потомков Немеда над их сильнее привязанными к дому сородичами, Фир Болг. Фир Болг разделили Ирландию на Пять Королевств, Фир Болг выбрали себе первого ард ри, Верховного Короля. Вот он лежит, Эохайд, сын Эрка. Вот и юный Сренг, сын Сенгана, скрючился у ног предводителя Племён. А Нуаду, мудрый Нуаду, со звериной яростью продолжает топтать давно мёртвое тело героя, отрубившего руку с неотразимым мечом, не знавшим промаха. И что толку в том, что Диан Кехт обещает приставить предводителю серебряную руку, которой тот сможет опрокидывать кубок, ласкать женщину или держать меч ничуть не хуже, чем прежней? Увечному не быть королём.
*** – Как случилось, что королём избрали Бреса? – спросил Ульв. – Разве его отец не был фомором? Меч впервые за долгое время замолчал, не зная, что ответить. За него это сделала Мэб: – Именно потому и выбрали, – сказала она, укрывая плечи тёмной шалью, и Ульв с сожалением отметил, как платье королевы утратило нежные краски, упало тяжёлыми складками вечной ночи. Не той, что пестрит бриллиантовыми гвоздиками звёзд. То была беспросветная ночь подземных цвергских пещер. Ночь Нижнего Мира, как сказала бы маленькая Сату. – Не смотря на то, что Диан Кехт излечил всех, кого ранили в первой битве при Маг Туаред, мёртвых воскрешать он не мог. Тогда ещё – не мог. Туата да Даннан потеряли много своих героев. – Эдлео, сын Ала, – с сожалением произнёс меч. – Эрнмас и Фиахр, – сухо добавила Мэб, и Ульв вспомнил, как она стояла на коленях над мёртвым идолом Золотого Бога. – Туирилл Бикеро, – мечтательно продолжал болтливый меч, не особенно разбиравшийся в выражениях лиц, да и не стремившийся к этому, – и ещё… – В общем, их осталось мало, – Ульв отметил, что королева сказала «их», а не «нас», гадая, присутствовала ли она сама при той исторической битве, и если да, то в каком качестве. Бард точно знал, что женщины Туата да Даннан не сражались наравне с мужчинами. Но было ли так заведено у Фир Болг? – Так что Племена Богини заключили союз с третьей ветвью потомков Немеда. К тому времени их и без того уже многое связывало. Балор, король мёртвых, отдал свою дочь в жёны сыну Диан Кехта, великого врачевателя. А Брес… оказался просто удобен, потому что не принадлежал ни к одному из переругавшихся кланов. Его отец, Элата, младший из королей-за-морем, властвовал над ними как ард ри. И, если бы ты его увидел, то никогда бы не подумал называть фоморов уродливыми или страшными. – Он был красив? – Ульв даже усомнился в своём недавнем открытии о тождестве цвергов и фоморов. – О, да, – королева Мэб улыбнулась так, что мгновение яростной ревности обдало барда жаром. – Элата был настолько хорош собой, что Эри, красавица-Эри, переборчивая гордячка Эри, одна из знатнейших и благороднейших женщин Туата да Даннан, посмела лишь робко произнести: «Между нами не было уговора» на его «Давай переспим», первую фразу, произнесённую при первой встрече. Элата всегда знал, чего он хочет, и как ему это получить. Ульв тихо рассмеялся. – И что же? Владыка фоморов женился, желая удовлетворить минутную прихоть? – Нет, – Тёмные волосы Мэб рассыпалась по плечам, словно позабыв, как были собраны в причёску. Склонив голову, она отвела в сторону непослушный локон, едва заметно усмехнулась. – Он просто сказал: «Иди без уговора». – И она пошла? – Ульву стоило труда изгнать из голоса напряжение. Почти тотчас же раздались чавкающие звуки. Цверг с недоумением посмотрел на всё ещё лежавший у него на коленях меч: зеленоватая ладонь сжимала безупречно острое лезвие, из двух тонких, но довольно глубоких порезов обильно сочилась кровь, тут же всасываясь в металл, как будто меч в самом деле пил её у врага-фомора. – Можешь теперь его положить, – Мэб протянула ножны, Ульв принял их, удержав её ладонь в своей. – Она пошла? – требовательно повторил цверг, впившись в королеву пронзительно-зелёными глазами, жадно ловя малейшие движение её души. – Она – да, – с расстановкой произнесла повелительница фей, глядя на собеседника двумя загадочными, глубокими и тёмными, как прошлое Ирландии, безднами. Было в её взгляде что-то тревожащее, и Ульв резко, будто избавлялся от ненужного свидетеля, задвинул меч в ножны. Почему сердцу стало так тесно в груди? – Эри – это была ты? – И прежде случалось барду досадливо отводить взгляд, когда разговор заходил о королях, скреплявших свою власть браком с Душой Ирландии. Почему же упоминание об Элате так его взволновало? – Нет, глупый, – смех повелительницы фей пролился дождём, успокоил бурю, уже рвавшуюся из груди. – Я – не из Туата да Даннан, я ведь уже говорила тебе. «Что же означает твоя тоска и твоя нежность, когда ты рассказываешь о них? – безмолвно вопросил Бард. – Кто ты, моя королева, знающая о древних битвах больше участвовавших в них мечей?» – Да, прости, я был невнимателен, – Ульв аккуратно повесил ножны на крюк. – Но я слышал, Брес оказался не лучшим королём. – Это ещё мягко сказано, – Мэб встала, сделала несколько шагов по мозаичному полу, и в задумчивости подняла руку к виску. – Правление Бреса ввергло Ирландию в жестокий голод. Не было больше пирушек и песен. Люди падали, обессиленные недоеданием и тяжёлым, бессмысленным трудом. Филид, испросивший ночлега во дворце, был накормлен тремя сухими лепёшками. И наутро сложил первую на этих землях хулительную песнь, отнимающую силу у короля. Бреса, прекраснейшего юношу Пяти Королевств, ненавидели все. – Почему же сердце мудрого Альвиса сделало такой неудачный выбор? – спросил Великий Бард, любуясь своей королевой. – Выбор? – усмехнулась Мэб. – Лиа Фаль не выбирает короля. Он лишь узнаёт того, кому суждено править. Потому и вскрикивает: прикосновение ард ри неприятно для сердца фомора. – Но если сидхе и фоморы по сути одно и то же… – Все люди по сути – одно и то же, – её тёмные пряди шевелились, будто змеи, извивались кольцами, ползли вверх, пока не сложились в подобие шлема. – Разве это мешает им ненавидеть друг друга? Или воевать? Взгляд королевы был направлен в прошлое. Ульв приблизился к ней хищным зверем: вкрадчиво, со спины. И обнял. Мэб вздрогнула, но уже в следующий миг расслабилась, и, вопреки ожиданию, не торопилась одёргивать своего барда. Напротив, её чёрная вуаль куда-то исчезла, а строгое платье утратило оттенки ночи, сделавшись рассветно-серым. От королевы фей головокружительно пахло росой и клевером. Прежде, чем прижаться горячими губами к доверчиво открытой шее, Ульв тихо попросил: – Расскажи мне о второй битве при Маг Туриед.
*** Утро после Самайна всегда серое. Тучи, тёмные и тяжёлые, как сведённые брови Элаты, короля-за-морем, висят над землёй, не пуская к ней золотые копья солнца. Копий здесь и без того много. Волнуется море, нервно разбивается о берег, беснуется, откалывая камни. Потому что не дождётся Элата обратно героев, которых послал вместе своим сыном силой захватить то, что не удалось удержать мудростью. С тяжёлым сердцем отпускал фоморов их ард ри, недобрым считал он это дело. Но вместе с Бресом приплыла и его мать, прекрасная Эри, и упрёков её не вынес грозный Элата. А теперь Балор, Балор с Дурным Глазом, сразивший самого Нуаду Среброрукого, лежит на земле… и вороны уже склевали его смертоносное око, а на кости зарятся лисы. Может быть, Племена Богини и предали бы тело великого фомора пристойному погребению, а, может быть, наоборот, издевались бы над его остатками. Но сейчас им было не до того. Воистину дикой была эта битва друидов и героев, врачевателей и кузнецов, да и просто обычных людей. Камни стали скользкими от крови, а река Униус унесла немало трупов. Высокая женщина, с головы которой свисает девять прядей волос, стоит подбоченясь, оглядывая поле сражения, засеянное обломками стрел, мечей и копий. И, хоть Морриган и возвестила о славной победе над фоморами великим горам, волшебным холмам, устьям рек и могучим водам, на лице её не отражается торжества. Мрачен взор великой сидхе, так что насмешкой прозвучал вопрос второй женщины, маленькой и закутанной в чёрное: – Радуешься делу рук своих, Ворона Битвы*? Морриган смерила собеседницу яростным взглядом. – А ты чистенькой остаться решила? Ещё, небось, и гордишься этим? Вместо того, чтобы поблагодарить. Тоже мне, Душа Ирландии! – Всё так быстро закончилось, – повела плечами маленькая женщина. – Сторону не успела выбрать. Надо было переспать заранее с кем-нибудь, чтоб наверняка определиться, но я не так популярна, как прекрасная в своём гневе Морриган. Ворона Битвы пропустила мимо ушей шпильку касательно её связи с одним из Туата да Даннан и ехидно сощурилась: – Я видела, как ты накрыла плащом Тетру, короля фоморов. Огм подобрал его меч, но тела так и не нашли. Элата не вечен, конечно, тем более, что Брес выторговал свою жалкую жизнь и вернулся к отцу. Что, если я?.. – Что если я навещу своего старого друга Ангуса в его Эмайне? – хорошенькое личико Души Ирландии излучала невинную безмятежность, но Морриган отвернулась. – Я никому не скажу про вас с Дагдой, – заявила вдруг маленькая женщина с грозовыми глазами. – Это ваше дело. Но… для меня они все равны. Ты должна понимать. Морриган отмахнулась. – Подумаешь! И без тебя все всё знают. Он уже сам разболтал. – Ты всё-таки сожалеешь? – удивлённо вгляделась одна великая сидхе в душу другой. Ворона Битвы коротко кивнула. – Это плохо закончится. Для всех нас. И пропела: – Hе увижу я света, что мил мне. Весна без цветов, Скотина без молока, Женщины без стыда, Мужи без отваги, Пленники без короля.** _________________________
*Ворона Битвы – имя Бадб, богини войны. Одно из воплощений Морриган. ** Hе увижу я света, что мил мне… – строки из «Битвы при Маг Туриед».
*** Очень бережно, куда бережнее, чем прекрасную фею, Аэд погладил блестящий шёлк рубашки. Сам когда-то подарил отрез Аластрионе.
– Не знаю, Аэд, – словно наяву услышал он голос сестры. – Может быть, Добрые Соседи просто ушли? Те, что в самом деле были добры, и прежде не торопились вмешиваться, а прочие… может, оно и к лучшему? – А как же друид? Помнишь, он рассказывал про ард ри, при котором в Ирландии убирали по три урожая в год? Это про того, у которого жена была из сидов. Ладно, на трёх я не настаиваю. Хоть бы один, но такой, чтоб по весне не приходилось грызть кожаные ремни! Аластриона покровительственно, как будто это она была старшей сестрой, вздохнула: – Аэд, ты когда его слушал, одно ухо затыкал, да? Про Конна, который женился на Бекуме Белокожей, изгнанной с волшебных островов Бекуме, принёсшей засуху, и чуть не погубившей Ирландию, ты ничего не хочешь сказать? Королю Ирландии лучше вовсе не иметь никакой жены, чем сделать королевой ту, что будет его презирать.
– О чём ты задумался, милый? – голос серебряного колокольчика. Тёплые руки на его всё ещё голых плечах. Но почему ему кажется, что от женщины, пьянившей молоком и мёдом, явственно запахло болотом? – О королеве Мэб, – Аэд мак Конхобайр расправил плечи, надел рубаху и развернулся к фее. Черты его лица сделались жёсткими, но Пёрышко этого не заметила. Она вскочила, позволяя плотной ткани одеяла соскользнуть на пол, и воскликнула: – Как же вы мне надоели! Только и бредите великой сидхе! А она не женщина вообще! Желать Мэб – всё равно, что гору, или поле, или… старого пастуха, выгнавшего в поле стадо коз и провонявшего крепким пойлом и сыром! – Ты права, женщина из холмов, – король Коннахта задумчиво оглаживал бороду. – Любить Душу Ирландии – значит любить её горы, поля и людей. И не будь я мак Конхобайр, если позволю себе об этом забыть. Разъярённая Пёрышко торопливо натянула полотняную сорочку и юбку, которые носила теперь вместо своих невесомых одежд, и выбежала, хлопнув дверью. Аэд вышел следом, но не для того, чтобы проводить взглядом болотный огонёк, предпочитавший быть женщиной. Ему просто захотелось ощутить на коже солнечный луч и вдохнуть напоённый ароматом клевера воздух. Тяжкое бремя забот и чувство вины куда-то отступили, заслонённые чистой радостью бытия. Мужчина, который не ощущал теперь себя ни королём, ни даже Аэдом мак Конхобайром, наблюдал за маленькой птичкой, расправившей крылышки и смело рухнувшей с дерева. Поток воздуха подхватил её, подбросил вверх и перед глазами мелькнула яркая грудка. Малиновка голосила во всю мощь певчих лёгких. Кто-то когда-то говорил Аэду, что малиновок нельзя ловить, а тем более убивать, потому что это птички лепреконов, и если причинить им вред, маленькие человечки отложат на время ботинки, сапожки и сандалики, которые так любят тачать, и придут, чтобы тебе отомстить.
Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
*заглянула к себе в репу и удивилась* Red-wolfi, а с чего ты взял, что я скучаю? Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Anevka, Удивилась и хорошо. Значит-живая, будьздоровая и все хорошо. И вообще, не мешай читать. Торопиться — означает делать медленные движения без перерывов между ними
Anevka, дык. Я Бадх поминала в "Гонитве", так шо было особенно приятно. В чистом виде женское божество и перекликается с луной. Там, правда, не троица судьбы, а четверица. Лан, че я о своем о женском, отличный кусок. мои книги
О, вот надо мне, кстати, почитать! Не поделишься авторской редакцией? (Я, признаться, в бумаге искала, но что-то не нашла )
ЦитатаТриллве ()
отличный кусок.
Спасибки Мне очень понравилось его писать. Хоть и ушло на это больше месяца: писалось по абзацу за заход, да ещё "Битву при Маг Туиред" перечитала, чтоб в памяти освежить. Впрочем, торопиться мне особо некуда, так что можно себе позволить. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
Ну что сказать, колоссальная работа с материалом,потому и написано шикарно. Я бы хотела прочитать это произведение в напечатанном виде и чтобы бы книга эта стояла у меня на полке. Отличная глава, красивая, романтичная, интересная. Снимаю шляпу.
Если когда-нибудь я это чудо закончу (а я с ужасом думаю, что такими темпами, как я продвигаюсь, у меня ещё не меньше года уйдёт), может, и зашлю в "Снежный ком". У них, вроде, специфика похожая, чем чёрт не шутит, может, и возьмут. Потому что для Эксмо или АСТа матчасти тут явно через край - вряд ли это будет продаваться. Мне уже пеняли на "слишком много незнакомых слов", "слишком много исторички, кому это интересно"?
Очень рада, что вам тут таки интересно Иначе особого смысла писать бы не было. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
А по мне этим текст и прекрсен, что в него вплетены так искусно легенды, вернее все основывается на них. История тут важна. И поэтому я хлопаю в ладоши, что столько перелопачено материала, чтобы написать это произведение. И буду держать кулки, чтобы его напечатали.
Автор, конечно, может позволить себе не оглядываться на невежественного читателя. Но может ли себе это позволить издательство? Ведь увы, но таких читателей большинство. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
И большинство издательств таких читателей себе сформировало.
"Потому что ты ведёшь их по лёгкому спуску, а я толкаю в гору" (с) Ну что поделать. Значит, так им показалось выгоднее. Чтобы твои слова не воспринимали как критику, оказывай платные консультации.
) 
И не только его. Я уже про впечатления не говорю. Для твоего романа было бы самое то. Думаю так.
Другое дело с цвергами, они ж низкие, и черные, и бородатые, ну бесит мну просто такой типаж! Разве что в постели были молотки. Отбойные. 
Солас сволочь! Надо было убить эту свинью, а у меня рука не поднялась. Ладно, в 4 ДЭ оторвусь. 
Я в восторге и под впечатлением.
)
Мне очень понравилось его писать. Хоть и ушло на это больше месяца: писалось по абзацу за заход, да ещё "Битву при Маг Туиред" перечитала, чтоб в памяти освежить. Впрочем, торопиться мне особо некуда, так что можно себе позволить.
